Габриэле д'Аннунцио - Торжество смерти
Она остановилась, может быть, потому, что заметила на лице Джиорджио выражение тоски и неудовольствия.
— Тебе надоедают мои сплетни, не правда ли?
— Нет, нет, продолжай, пожалуйста. Разве ты не видишь, что я слушаю?
— Мы жили тогда в Рипетта, в доме неких Анджелини, с которыми мы близко сошлись. В нижнем этаже жил Луиджи Серджи, брат моего зятя Джулио, с женой Еудженией. Луиджи был скромный человек, ученый, весь ушедший в науку, а Еуджения была женщина худшего разбора. Несмотря на то, что муж ее много зарабатывал, она заставляла его постоянно влезать в долги. Никто не мог понять, куда она девает деньги. Правда, злые языки уверяли, что этими деньгами она оплачивает своих любовников. Она была страшно безобразна, и ее уродливость делала эти гадкие слухи правдоподобными. Моя сестра, не знаю каким образом, подружилась с этой женщиной и часто спускалась к ней под предлогом прорепетировать французский урок с Луиджи. Мать была очень недовольна этим, так как ее восстановили против Серджи старые девы Анджелини, которые делали вид, будто весьма расположены к семейству Серджи, а на самом деле ненавидели их, как эмигрировавших швейцарцев, и охотно говорили про них дурное. «Позволить, чтобы Адриана бывала в доме падшей женщины!» Строгость матери по отношению к Адриане удвоилась. Надо сказать, что Еуджения поощряла любовь Джулио к Адриане. Джулио часто приезжал по делам из Милана в Рим. Однажды, как раз когда он должен был приехать, моя сестра страшно торопилась сойти вниз. Мама запретила ей двигаться с места. Сестра стояла на своем. Мать ударила ее в споре; они сцепились; сестра укусила ее и помчалась вниз по лестнице. Но в тот момент, как она стучалась в дверь к Серджи, мама налетела на нее, и тут на площадке лестницы произошла ужасная сцена, которой я никогда не забуду. Адриану принесли домой полумертвой. Она заболела, с ней сделались судороги. Мама раскаялась и окружила ее всевозможными заботами; никогда еще она не была так нежна… Через несколько дней, еще не окончательно поправившись, Адриана убежала к Джулио… Впрочем, об этом я уже, кажется, рассказывала тебе.
Ипполита так увлеклась своим рассказом, что не замечала, какое впечатление производил он на Джиорджио, и спокойно продолжала прерванный обед.
— Почему ты так много пьешь сегодня? — спросила Ипполита, помолчав.
— Меня мучает жажда. А ты почему не пьешь? Стакан Ипполиты был пуст.
— Пей! — уговаривал Джиорджио, собираясь налить ей вина.
— Нет, — ответила она. — Я по обыкновению предпочитаю пить воду. Мне не нравится никакое вино, кроме шампанского… Помнишь, в Альбано какое разочарование появлялось на лице у доброго Панкрацио, когда пробка не выскакивала сама из бутылки и приходилось прибегать к штопору?
— В ящике, должно быть, осталось еще несколько бутылок. Я пойду поищу.
И Джиорджио вскочил с места.
— Нет, нет, я не хочу сегодня.
Она хотела удержать его, но видя, что он все-таки идет к лестнице, сказала.
— Я пойду с тобой.
Она весело и легко спустилась с ним в одну из нижних комнат, обращенную в кладовую.
Кандия прибежала со свечкой. Они порылись на дне ящика и нашли две бутылки с серебряными головками. Это были последние.
— Вот они! — воскликнула Ипполита, в которой уже начинала пробуждаться чувственность. — Вот они! Целых две?
Она подняла их к свету. Вино заблестело.
— Пойдем!
Выбегая со смехом из кладовой, она нечаянно толкнула Кандию в огромный живот и остановилась поглядеть на него.
— Да благословит тебя Господь! — сказала она. — Ты родишь колосса. Когда ты ждешь?
— Ах, синьора, с минуты на минуту, — ответила Кандия. — Может быть, даже сегодня ночью…
— Сегодня ночью?
— Я уже начинаю чувствовать схватки.
— Позови меня. Я хочу помочь тебе.
— Зачем ты будешь затруднять себя? Мама мне поможет; ведь она рожала двадцать два раза.
И невестка семидесятилетней женщины обозначила это число, четыре раза подняв и опустив руку с пятью растопыренными пальцами, а на пятый раз растопырив только указательный и большой пальцы.
— Двадцать два! — повторила она, улыбаясь и обнаруживая здоровые и блестящие зубы.
И, опустив взор на живот Ипполиты, она добавила:
— А ты не в ожидании?
Ипполита повернулась, бегом поднялась по лестнице, поставила бутылки на стол и несколько секунд стояла, запыхавшись точно ошеломленная. Затем она тряхнула головой.
— Погляди на Ортону!
Она протянула руку в сторону разукрашенного города, от которого, казалось, веяло весельем. Красноватый свет был разлит на вершине холма, как на кратере вулкана, и из этого света продолжали подниматься бесчисленные аэростаты, располагаясь на голубом небе широкими кругами и давая представление о блестящем храме, отражающемся в море.
— Откроем также коробку с восточными сластями, — сказала она, видя, что Джиорджио снимает с одной из бутылок металлическую головку.
Над столом, уставленным цветами, плодами и конфетами, кружились ночные бабочки. Пена шипучего вина обрызгала скатерть.
— За наше счастье! — пожелала она, протягивая свой бокал другу.
— За наше спокойствие! — пожелал он, протягивая свой. Они чокнулись так сильно, что оба бокала разбились и
светлое вино вылилось на стол, прямо на кучу чудных сочных персиков.
— Вот хорошо! Это хорошее предзнаменование! — радостно воскликнула Ипполита. Это маленькое происшествие развеселило ее больше, чем большой глоток шампанского.
Она дотронулась до морских персиков перед собою. Это были великолепные румяные плоды; казалось, что последняя утренняя заря увидела их зрелыми на ветке и нарумянила их. Оригинальная роса, казалось, оживляла их.
— Какая прелесть! — сказала Ипполита, беря сочный персик.
И, не очищая его, она с жадностью откусила кусок. Желтый сок, похожий на жидкий мед, потек из углов ее рта.
— Откуси ты теперь!
Она подала другу сочный плод тем же движением, как она подала ему кусок хлеба под дубом в сумерки в день своего приезда.
Это воспоминание проснулось в нем, и он почувствовал потребность поделиться им с Ипполитой.
— Помнишь, — сказал он, — помнишь, как ты в первый
день откусила кусок свежеиспеченного хлеба и предложила и мне теплый и влажный кусок? Помнишь? Каким вкусным он показался мне.
— Я все помню. Разве я могу забыть даже мельчайшую подробность того дня?
Она вспомнила дорожку, усыпанную цветами дрока, эту милую и наивную встречу, устроенную ей на пути со станции в обитель. Несколько минут она молча созерцала это внутреннее поэтическое видение.
