Перл Бак - Гордое сердце
— Да, вины. Вины! Ваша жизнь проходит, а вы ничего не делаете.
Она покачала головой.
— Мне достаточно того, что я живу.
— Она живет! — прошептал он. — Это вы называете жизнью? В таком случае нет смысла говорить с вами.
Поспешно попрощавшись, он ушел.
— Барнс живет, словно отшельник, — говорила она вечером Блейку. — Он позволил искусству уничтожить свою жизнь. Но жизнь должна быть на первом месте, так ведь, Блейк? Искусство возникает только из прожитого, как цветок из семени.
— Ты все еще думаешь об искусстве? — спросил Блейк. Его серые глаза улыбались. — Я думал, что ты со всем этим уже покончила.
Прежде чем она успела посмотреть на него, он быстро произнес:
— Сюзан, сегодня я выдумал вечернее платье, которое хотел бы для тебя заказать: тонкая, жесткая золотая нить на красном фоне и под ним плотно обтягивающая подкладка. — Он начал рисовать в одном из маленьких блокнотов, которые были всегда у него под рукой. Она наклонилась над ним, глядя на стремительный бег его карандаша. Модели, которые он создавал для нее, ей начали нравиться. Вначале, когда он одевал ее в такие же экстравагантные вещи, она стыдилась, теперь же она свою фигуру уже считала материалом Блейка. Она охотно подчинялась ему. Потому что он был ее любовником, а она — его любовницей. Она продолжала жить своей жизнью, нанизывая на ее нить один фрагмент за другим. И только много позже она вспомнила, что в этот день Дэвид Барнс ни разу не упомянул о своих «титанах» и о том, над чем работает.
Блейк заявил:
— Рождество для меня, милая, ничего не значит. Тебе же стоит забрать детей и поехать навестить родителей. Если ты не исполнишь долга, то будешь чувствовать себя ужасно — примерно так же, как и я, если бы я это сделал. Поэтому я не поеду к отцу даже на ужин.
— А что ты будешь делать на Рождество, Блейк? — с беспокойством спросила она. Ей казалось, что она совершит предательство, покинув Блейка в первое их совместное Рождество. Но он ко всем праздникам чувствовал отвращение.
«Почему это мне кто-то должен напоминать о времени?» — всегда говорил он.
— Я, пожалуй, буду занят кучей дел, но ни об одном тебе не скажу. Скажу только, что если ты останешься, то тебе не позволяется замусорить мне дом какими-нибудь деревцами или украшениями, а детям — заваливать меня подарками, которые мне не нужны.
— Хорошо, — ответила она спокойно. Она никогда не знала наверняка, когда Блейк говорит серьезно. Она непрестанно наблюдала за ним, чтобы докопаться до истинного смысла того, что он имеет в виду, потому что его слова, как ей казалось, не отражали этого в полной мере.
Впервые она захотела хотя бы на минутку оторваться от него. Она до сих пор не могла разлучиться с ним ни на одну ночь и теперь начинала ощущать истощение. Он удерживал ее на таком уровне интенсивности жизни, который не был ей свойственен. Она похудела, хотя жила в полной бездеятельности. Сюзан хотелось уйти от него, присесть к камину в тихом, старом доме, где она не слышала бы ничего, кроме его тишины. В доме Блейка все было налажено в соответствии с его потребностями. Прислуга была нервной и избыточно учтивой. Даже Джейн не была прежней. Она занимала свою собственную комнату рядом с детской и не имела ничего общего с другими слугами.
— Джейн, на Рождество мы поедем к моим родителям, — сказала Сюзан.
— Джон это вымолил, — сказала Джейн.
— Я хочу отдохнуть, — медленно произнесла Сюзан, — хотя и не знаю точно, от чего.
Джейн явно хотела что-то сказать, но передумала и пошла упаковываться.
Когда Сюзан, наконец, решилась, праздник был уже у дверей; она снова прильнула к Блейку.
— Мне не хочется покидать тебя, — сказала она и посмотрела на детей. Джон в холле скакал на одной ноге туда-сюда, а Марсия чинно стояла в новой шляпе и пальто. Конечно же, она должна ехать. Детское сердце не выдержало бы такого разочарования. Но если бы она была одна, то не уезжала бы. Блейк был у нее в крови, словно дурманящий напиток, словно сладкая боль. Она закрыла свою жизнь перед всем, кроме Блейка.
— Как раз наоборот, ты очень хочешь покинуть меня, — сказал Блейк, и глаза его заблестели. — Тебе хочется уехать.
— Ты так думаешь? — воскликнула она. — Блейк, откуда ты знаешь?
— Ты немного иная, Сюзан, совсем немного. Я чувствую это, когда держу тебя в объятиях. Ты никогда до конца не уступаешь. Беги прочь и увидишь, как ты будешь скучать!
— А ты будешь скучать, Блейк?
— Конечно, буду, но не очень — мне нужно сделать кучу дел.
Он поцеловал ее быстро и жестко.
— Ну, а теперь иди. — Он бросил на нее уверенный взгляд собственника.
Он любил ее, но нежности в нем к ней не было.
* * *Ей так долго не доставалось нежности и так долго она была прикована к неистовой страсти Блейка, что дом ее детства стал для нее целым миром блаженства. Она вскользнула в обтрепанность старых кресел и диванов, широких старых кроватей и выцветших штор. Когда она увидела в дверях отца, ей внезапно захотелось заплакать. Джон как раз вбежал на кухню.
— Я так долго уже не был на кухне, — говорил он еще в машине, а Марсия кричала:
— А я в кухне вообще не была!
— Нет, ты была, — сказал мальчик серьезно, — но ты этого не помнишь. И я едва вспоминаю. — Марсия летела за ним.
— У меня новое пальто и шляпа! — кричала Марсия звонким голосом.
Сюзан прижалась к постаревшему отцу, губы ее дрожали.
— Ну вот видишь, Сюзи, девочка моя, — сказал он и похлопал ее по спине.
«Папочка, мне было тяжело», — хотела она признаться ему. Но не сказала ничего и теперь сама удивлялась своей скрытности. В конце концов, это в общем-то было бы не совсем правдой. Она просто нуждалась в нежности, просто жаждала немножко сочувствия, хотя и не было ясно, почему.
— Не знаю, почему я, собственно, плачу, — сказала она и улыбнулась, пытаясь в суматохе найти носовой платок. — Я так рада, что снова тебя вижу, папа. Но ты похудел. — Она вновь шмыгнула носом.
— Ну-ну, будет тебе! Мама, однако, уже ждет тебя. Комната приготовлена. Марсию мы устроим в комнате Мэри. Мэри на Рождество не приедет — у нее другие планы. Я эту девчонку не понимаю, Сюзан. Так и кажется, что она не имеет к нам никакого отношения.
— Таких, как она, много, — сказала Сюзан. Ей не хотелось говорить о Мэри. Она поцеловала смуглую щеку отца и пошла на кухню к матери. Та стояла у стола и нарезала хлеб. Увидев Сюзан, она подставила для поцелуя увядшую щеку. Джейн уже чистила картошку.
— Ты выглядишь все так же, мама. — У нее все еще была крепкая фигура, а в выцветших русых волосах — ни одной седой нити. И только лицо было покрыто паутиной морщинок — некогда светлая и нежная кожа ее увяла.
