Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы
Единственный стражник из числа присланных в Амасью после смерти отца, чье имя, ладно, пускай прозвище, она запомнила. Да и просто единственный, кого не тошно было вспоминать.
Он вообще-то сотник, но нарочито держал себя, как рядовой: в караулы лично заступал, не гнушаясь и по ночам дежурить… Все были уверены – это он так рвение показывает, чтобы в Истанбуле оценили: уж у такого-то бдительного стража принцесса под надежной охраной будет, не ускользнет. Только Айше чувствовала: совсем для другого он так поступает. Для того, чтобы не поручили ему лично убивать детей покойного шахзаде.
Брата Мехмеда действительно не ему поручили. А насчет себя Айше какое-то время думала, что если и когда уже наконец ее будут убивать, то лучше принять такое из его рук. Не от страха, а от отвращения содрогалась, представляя, как пальцы кого-нибудь вроде Яльцына на ее шее удавку затянут.)
И второй человек воинской внешности появляется в пятне света. Он не говорит вообще ни слова, но если Бали-бей смотрел на Айше, то этот уставился на Бал. Невысокий, раскосый, как тюркмен или татарин из самых восточных. Без кольчуги, но со странной саблей за широким кушаком: рукоять у нее длинная, почти как у меча Фондерцу, явно для двуручного хвата. И сама сабля почему-то торчит из-за пояса обухом вперед, так ножи иногда носят.
Абсолютный незнакомец, девушки его ни разу не видели – ни во снах, ни наяву.
– Нам только кажется, будто мы что-то решаем, – говорит старик. Не тот старик, что на рыбе, а другой, тоже шагнувший в свет костра ниоткуда. На нем нет ни халата, ни чалмы, он одет так, как подобает в Порте выглядеть не правоверным, но носящим крест машаякчи, которые своего пророка Ису почитают как Аллаха и одновременно сына его. – Или что они решают хоть что-то. На самом деле все уже решено. И решили это камни. Мнение же их узнать нетрудно…
В руках его вдруг появляются ювелирные весы. На левую чашу он кладет кинжал с янтарной рукоятью, на правую – топазовый медальон…
И удивленно качает головой, потому что чаши весов замирают неподвижно. Ни одна не тяжелее другой, хотя с виду медальон против кинжала – как домашний котенок против матерой рыси.
– Раз так, решение за мной.
Несколько мгновений никак не удается понять, чей именно голос произнес эти слова. Булькающий голос, на живую речь не похожий. А потом вдруг становится ясно: говорит рыба! Та огромная золотистая кефаль, на спине которой, как на днище перевернутой лодки, стоит первый старик.
– …А мне было сказано вот что: «Пусть у нас все получится и пусть с моей семьей ничего плохого не случится», – снова звучит голос рыбы. – И да будет так.
– Да будет так! – эхом отвечают остальные. В освещенном кусочке ночи умещаются всего семеро, но голоса звучат множественным хором, словно их четыре десятка, не меньше.
И стало так.
Джанбал проснулась, как от удара или ожога, как от смертельной раны. Вскочила, прижимая руки к груди. Изумилась: топазовый амулет висел поверх рубахи, не был спрятан за пазуху.
Айше безмятежно спала, разметавшись на соседней кошме. Бебут тоже лежал на ее груди сверху, открыто.
Да что за странные дела тут творятся?
Бал облизала пересохшие губы – и вдруг ощутила во рту соленый вкус крови. На губах притом трещин не было. Ощупала все лицо, но тоже не нашла ни ранки, ни царапины.
Впрочем, на этом странности и закончились. Лишь утром, когда она пошла распутывать ишака, оказалось, что тот дрожит и весь в мыле. Будто не пасся привольно, а шайтан на нем всю ночь ездил, причем задом наперед.
* * *Лошадей полагалось привязывать во дворе, под раскидистым явором. Только не было у них лошадей, даже ишака теперь не было.
Когда впереди показалась городская стена, Айше сказала: «Продадим ослика, снимем жилье». Джанбал удержалась от усмешки: сколько месяцев они в прошлом году провели тут, а подруга так и не знает, какие цены в столице столиц.
Впрочем, именно так они и поступили: ишака продали, жилье сняли. Другое дело, что не за те деньги, которые выручили от продажи. У них еще оставалось серебро из кошеля, что хранился под первой гребной скамьей той лодки, на которой…
Бал поспешно придушила это воспоминание, потом на всякий случай еще свернула ему шею, бросила наземь и наступила, чтоб хрустнуло.
Жили они теперь в далеком квартале, в беседке с земляным полом посреди неухоженного сада. И с похожим на насмешку правом размещать лошадей под деревом. Но более-менее удобно: из этого сада есть не просматривающийся со стороны дома выход и ды́ры под старой изгородью, которые Бал отыскала на второй же день. Они не видны в кустах, однако через них пробираются бродячие собаки, чуть-чуть расширить – и для них с Айше это будет тайный лаз на крайний случай. Пока, впрочем, такой уж острой необходимости нет. Даже использовать чередование мужской и женской одежды получается: хозяин уверен, что сдал беседку двум братьям, а если кто из этих молодых, но уже достаточно взрослых ребят и зазовет к себе служаночку из небогатого дома, что дальше по улице, так это грех невеликий, особенно если никто из домовладельцев о том не знает, сохраняет возможность не знать. Лишь бы не наглели, лишь бы выводил он потом эту девицу тайком, благо через сад это можно сделать.
Вот и отлично.
Еще одно немаловажное достоинство: тут все же дешевле, чем в караван-сарае. Ведь теперь у них не было для подстраховки драгоценностей, которые можно продать: все осталось в кешке у капитана по прозвищу Никто.
(О Аллах, даруй этому капитану, обеим его ипостасям, благополучное возвращение из того рейса, в который мы его проводили, и из всех остальных рейсов! Я уже обещала, что ничего не буду у тебя просить, но вот теперь правда ничего больше не буду, честно-честно!)
Когда придет осень, тем более зима, тут, наверное, будет слишком холодно. Хозяин уже намекал, что если они пробудут тут до осени, то он готов совсем за небольшую доплату уступить в пользование два набитых шерстью тюфяка и верблюжьи одеяла. Или довольно дешево сдать клетушку в цокольном этаже, сейчас нежилую, заставленную всяким хламом, но ведь его можно и убрать.
Впрочем, до поздней осени они вряд ли останутся в столице. Тут уж одно из двух. Либо им… повезет – и тогда Айше исполнит свою клятву, которую исполнить – при ОЧЕНЬ большом везении – можно, но уцелеть после этого никакое везение не поможет…
(Этой мысли Бал тоже тщательно скрутила голову, с силой швырнула на мостовую и растоптала на сей раз уже обеими ногами.)
