Виктория Холт - Тайный брак
— Епископу Винчестерскому?
— Он может что-то заподозрить.
— Тогда кому же? Герцогу Бедфорду?
— На наше счастье, он сейчас в Англии. Во Франции дела пошли худо, он приехал, чтобы обсудить их на Совете баронов…
Я не знала, что Оуэн настолько внимательно следит за развитием событий.
Он продолжал:
— Действия Глостера весьма подпортили наше положение. Бедфорд, скорее всего, не сможет увидеться с тобой, да этого нам и не надо. Но ему следует знать о твоем желании жить подальше от большого двора. Думаю, возражать он не станет.
— Все-таки я попытаюсь увидеть его, дорогой.
— Что ж, тогда не нужно откладывать. И помни, место, которое изберешь, должно быть как можно более удаленным, скромным и тихим.
— Так и сделаю… Ох, Оуэн, я уже чувствую облегчение. Только сейчас я поняла, насколько напугало меня все это.
— Успокойся, дорогая…
Мы снова прильнули друг к другу.
— Мы все одолеем, моя любимая, — прошептал он. — Верь мне и надейся на меня. И на Бога…
Глава 8
ТАЙНЫЙ БРАК
Мне всегда нравился Джон, герцог Бедфорд, один из любимых братьев Генриха. «Мой самый надежный брат», — называл его Генрих. Впрочем, возможно, Кларенса, погибшего в бою, он любил больше, однако замечал в нем недостатки, которых не видел у Джона. Кларенс был ревнив. Как и самый младший — Хамфри Глостер. Оба ревновали Генриха к старшинству, к трону, чего совершенно не проявилось в характере Джона. Он был искренне предан венценосному брату, искренне восхищался им и беззаветно любил.
Встретившись с Джоном Бедфордом после значительного перерыва, я сразу заметила, как тот изменился, как постарел. Видимо, волнения во Франции, за которую он чувствовал свою ответственность, давали себя знать.
О нем говорили, что он превосходно выполняет свои обязанности наместника — суров, решителен и при этом справедлив. В последние месяцы мой брат Шарль, который по-прежнему оставался дофином, все чаще поднимал в разных провинциях Франции восстания против английских войск, и Бедфорду, почти потерявшему поддержку бургундцев, приходилось все труднее.
Тем не менее он счел возможным во время одного из своих кратких приездов в Англию нанести мне визит по моей просьбе.
Как всегда, он оставался любезен, но в отличие от галантности его младшего брата Глостера я ощущала его искренность и подлинную доброту.
Он спросил, окончательно ли я оправилась от перенесенной потери, и я так же честно ответила, что чувствую себя намного лучше, нежели раньше.
— Тем не менее, — добавила я, — мне трудно вести жизнь при дворе.
— О да, — согласился он, — столько всяких приемов и прочих торжеств. И рядом с вами нет нашего дорогого супруга и брата. Все эти церемонии только лишний раз напоминают вам о недавней утрате, не дают забыть о ней.
— Вы очень точно описали мое состояние, милорд, — сказала я, на этот раз уже не столь правдиво и искренне.
Он вздохнул. Милый честный человек — до сих пор не мог смириться со смертью старшего брата. Гибель Кларенса он перенес, как видно, намного легче.
— Огромная трагедия… страшная… — пробормотал Бедфорд. И вас она коснулась сильнее всего.
Мы недолго помолчали.
— Вы ведете весьма беспокойную жизнь, милорд, — сказала я с участием. — Вдали от родины, от близких.
— Это верно, — ответил он. — Однако я счастлив в браке.
Я видела его жену всего один-два раза и с трудом припомнила, как та выглядит. Ее звали Анна, она приходилась родной сестрой герцогу Филиппу Бургундскому, что, вероятно, несколько облегчало деятельность Бедфорда во Франции. А впрочем, кто знает? Политика — трудная и головоломная загадка, и не только для меня…
— Очень рада за вас, милорд, — сказала я в ответ на его последние слова о браке. — И не смею злоупотреблять вашей любезностью, зная, как вы заняты все это время. Хотела лишь просить у вас совета.
— К вашим услугам, миледи.
— Я уже говорила, что жизнь при дворе весьма меня тяготит. Я предпочла бы уединение. Слишком много горьких воспоминаний бередит ум… — Он кивнул, соглашаясь со мной. Я продолжала: — Мне подумалось… Если бы я могла на время уехать подальше от королевского двора… от города. Куда-нибудь в сельскую местность. Чтобы зажить простой жизнью землевладельца.
Он слегка улыбнулся, потом серьезно спросил:
— Не усугубит ли такое одиночество ваши страдания? Не погрузитесь вы в пучину отчаяния?
Мне самой стало противно за мои хитрые речи перед этим честным, прямодушным человеком, но что могла я поделать? Ведь решалась моя судьба. И не только моя — моего возлюбленного и нашего будущего ребенка.
Кляня себя за двуличие, я ответила:
— Полагаю, мне будет интересно наблюдать за сельской жизнью. Кроме того, я возьму с собой несколько самых близких мне придворных дам… И кое-кого из прислуги и стражников… Надеюсь, спокойные, уединенные дни пойдут только на пользу и я смогу вернуться к прежней жизни обновленной и поздоровевшей.
— Вы правы, миледи, — сказал он. — Что тут можно возразить? Генрих понял бы вас лучше всех и не стал бы препятствовать. В последних своих словах он завещал именно мне заботиться о вас.
— Знаю. Он был очень добр ко мне.
— Итак, — сказал Бедфорд, — это можно считать решенным. Вы уже думали о месте, куда хотели бы удалиться?
— Я думала о поместье Хэдем.
— В Хардфордшире, если не ошибаюсь? Что ж, вполне спокойные края.
— Как раз то, что мне нужно.
— Но, быть может, какой-нибудь монастырь, миледи?
— О нет. Там как раз могут одолевать всяческие горькие мысли, от которых никуда не денешься.
— Что же, значит, остановимся на Хэдеме.
— Но если я уеду туда, — спросила я нерешительно, — могу я рассчитывать, что меня на какое-то время оставят в покое?
— Об этом я позабочусь, миледи.
— Как вы добры, милорд!
Эти слова вырвались у меня совершенно искренне.
— Я только что говорил, что Генрих завещал не оставлять вас моими заботами. Я дал ему слово и буду держать его, пока жив, миледи.
Я взяла его руку и поцеловала, а он обнял меня и коснулся губами моего лба.
— Поезжайте, дитя мое, — сказал он. — Поезжайте и отдохните от всего… от всех. Я велю, чтобы вас никто не беспокоил в вашем уединении.
— Не знаю, как благодарить вас!..
После его ухода я испытала двоякое чувство: великой радости, что начала осуществляться первая из намеченных мной и Оуэном задач, и стыда за свой обман, за ложь. Хотя это и ложь во спасение.
Теперь следовало начать подготовку к переезду. Первой, кому я сообщила об этом, стала, естественно, Гиймот.
