Виктория Холт - Загадочная женщина
Моник наклонилась вперед, у нее блестели глаза.
– Вам будет здесь интересно.
В ее голосе звучала истеричная нотка. Чантел это заметила. Взяв ее за руку, она посадила ее прямо. Чантел вела себя, как опытная сиделка, помнившая о своих обязанностях даже тогда, когда ехала по неровной дороге: в ситуации, которая даже ей может показаться трудной.
Дорога свернула, и мы въехали через стальные ворота в заросли, сквозь которые вела тропинка, такая узкая, что ветки царапали экипаж. За следующим поворотом оказался дом. Длинный, трехэтажный, сделанный из какой-то штукатурки, весь заросший вьющимися растениями. На первом этаже была открытая терраса с крыльцом, у нескольких верхних окон были балконы, штукатурка обветшала и осыпалась.
Перед домом тянулась полоса травы, которую можно было бы назвать газоном, если бы она так не заросла. Два огромных дерева почти полностью закрывали дом. Но мое внимание привлекла женщина, стоящая на крыльце. Толстая, такими, вероятно, становятся к старости все жители острова. Высокая, в цветастом платье, по-видимому, национальном, на шее в несколько рядов ожерелье из раковин каури, из них же были сделаны и покачивающиеся серьги.
Она завопила:
– Жак! Ты привез ее. Ты привез мисс Моник.
– Я приехала, Сула, – возвестила Моник.
Мы с Чантел сошли и помогли спуститься Эдварду.
– А вот мой малыш, – сообщила Моник.
Большие черные глаза Сулы, слегка налитые кровью, остановились на Эдварде. Схватив его на руки, она заорала:
– Дитятко моего дитятки.
– Я не дитятко, – возмутился Эдвард. – Мы с капитаном Стреттоном бороздим океаны.
– Ну, ну, – отреагировала Сула.
Мы с Чантел, очевидно, не существовали, а когда я заметила озорной взгляд Моник, я поняла, что она этого и добивается. Здесь она хозяйка. Мы слуги. Я гадала, что думает Чантел, и вскоре узнала. Она сказала:
– Нам следует представиться. Мисс Анна Бретт и сестра Ломан.
– Гувернантка и сиделка, – пояснила Моник.
Сула кивнула и тут же перевела взгляд своих огромных черных глаз на нас. Их выражение говорило о том, что мы не очень-то стоим ее внимания.
– Ступай к маме! – велела Сула Моник. – Она ждет тебя.
– Нам можно войти? – язвительно поинтересовалась Чантел. – Или нам проследовать через черный ход.
– Входите, – ухмыльнувшись, разрешила Моник.
Как только мы ступили на крыльцо, я заметила, как между ступенями что-то юркнуло, похожее на ящерицу, и до меня дошло, что дома стоят примерно в футе над землей, чтобы в них не проникли насекомые.
Мы вошли в холл. Перепад в температуре был очевиден, она, должно быть, упала на двадцать градусов. В нашем нынешнем состоянии это должно нас только радовать. Там было очень темно. Потребовались секунды две, чтобы мои глаза привыкли к темноте. Единственное окно было закрыто зелеными ставнями, по-видимому, тоже от насекомых, но из-за этого в холле царил мрак. На полу, который требовал срочной полировки, лежали яркие ковры, вероятно, национальные. Пол был неровный, некоторые половицы были сломаны.
На противоположном конце холла вместо двери висела занавеска из бусин, на столе стояла бронзовая фигурка с невероятно уродливым лицом, в набедренной повязке, рядом с ней палка, то ли бронзовая, то ли медная. Я догадалась, что это обеденный гонг.
Нас провели вверх по лестнице, устланной красной дорожкой, по обеим сторонам которой виднелись ступеньки. Их давно не красили и не полировали, а дорожка была вся в пыли.
На лестничной площадке оказалась дверь, которую Сула распахнула.
– Мисси Моник приехала, – возвестила она и вошла в комнату. И вновь темнота, но мои глаза уже привыкли к ней, Эдвард схватил меня за руку, и я пожала ее в ответ.
Странная это была комната, вся заставлена тяжелой мебелью. В комнате были оловянные безделушки, оловянный столик, тяжелые стулья, картины на стенах. И здесь за зелеными ставнями прятались от жары и насекомых.
В кресле сидела мадам де Лодэ, мать Моник.
– Моник, дорогая! – воскликнула она.
Подбежав к ней, Моник опустилась на колени и уткнулась лицом ей в колени. Я поняла, что мать Моник – инвалид и, вероятно, поэтому не встречала свою дочь.
– Мама… я приехала. Наконец, я дома.
– Дай-ка мне взглянуть на тебя, моя маленькая. Как хорошо, что ты дома. А Эдвард?
Она протянула тонкую с синими венами руку, унизанную кольцами и увешанную браслетами.
Эдвард неуверенно шагнул вперед и, в свою очередь, смутился.
– Как долго, – сказала она. – Как долго. Она подняла глаза на меня и Чантел.
– Вы – гувернантка и сиделка. И кто же из вас кто?
– Я – сестра Ломан, – представилась Чантел. – А это мисс Анна Бретт.
– Я слышала, что вы хорошо заботились о моих дочери и внуке. Добро пожаловать в «Поместье Каррмант». Надеюсь, вы будете счастливы здесь. Вы немножко устали. Я прикажу, чтобы вам подали мятный чай. Он освежит вас, а после мы увидимся.
Она взяла медную фигурку девушки в длинном одеянии, которая оказалась колокольчиком. Слабым жестом покачала его, и тут же появилась девушка. По-моему, ей было не больше пятнадцати, но этот возраст считался зрелым на острове. Она была босиком, в длинном пестром платье, не очень чистом, похожем на платья, которые носили большинство женщин на острове.
– Перо, – распорядилась мадам, – проведи сестру Ломан и мисс Бретт в их комнаты и приготовь им мятный чай. Увидимся попозже, – сказала она нам и улыбнулась почти виновато. – Сначала я хочу поговорить с дочерью и внуком.
Когда мы двинулись вслед за Перо, Эдвард побежал за нами и схватил меня за юбку.
– Эдвард останется, – приказала мадам де Лодэ.
Эдвард собрался протестовать, но я быстро подтолкнула его к ним.
– Послушай, Эдвард, – обратилась к нему Моник. – Мы хотим, чтобы ты остался.
Он неохотно повиновался.
Мы прошли по скрипучему коридору и поднялись вверх по лестнице с красивыми резными перилами, но покрытыми пылью.
Наши с Чантел комнаты оказались в одном коридоре, чему мы обрадовались. Нам обеим не хотелось жить далеко друг от друга в этом доме. У меня была большая комната, пол которой выглядел так, словно его изъел древесный жучок или какой-нибудь другой паразит. Неизменно закрытые окна – на этот раз два. На кровати лежало покрывало в ярких тонах; сидение резного кресла было обито золотой камчатной тканью, оно определенно относилось к стилю Людовика XV. Очаровательный позолоченный пристенный столик относился к стилю рококо, с присущим этому стилю орнаментом. Его мраморная крышка покоилась на фризе, украшенном листьями плюща. Восхитительный столик был подлинным. Остальные стулья были грубыми, сделанными из неполированного дерева: похоже, что их сколотил какой-то неопытный столяр.
