Карин Эссекс - Лебеди Леонардо

Беатриче понимала, что означал этот портрет. Лукреция сменила ее в сердце Лодовико. Разве муж не признался ей, что Леонардо всегда писал для него портреты женщин, в которых герцогу случалось влюбиться? Перед Беатриче было доказательство того, что его любовь к ней иссякла и, словно струйка воды, впиталась в землю. Как же ей теперь жить?

«У тебя есть дети», — скажут люди. Что еще они могут сказать? Неужели женщине этого достаточно? Беатриче всего двадцать один! Выходит, всю оставшуюся жизнь ей предстоит ворковать над детьми, а короткий роман с собственным мужем навеки останется в прошлом? Непостижимо!

«Почему в Новаре я не бросила его в руки Людовика Орлеанского и сама не заключила договор с французами? Зачем я помогала ему? Это и есть его благодарность? Надо было заключить союз с Изабеллой Арагонской и Неаполем! Будь я умнее, юный герцог, возможно, до сих пор был бы жив, а мы с Изабеллой управляли бы государством, пока Джан предавался бы пьянству и содомии! Человек, который сегодня носит титул миланского герцога, давно был бы мертв или гнил в неаполитанской тюрьме. Вряд ли Изабелла — мрачная, несчастная Изабелла — оказалась бы более коварным союзником, чем Лодовико».

— Ах, несчастное дитя, прости, что у твоей могилы я призываю беды на голову твоего отца!

Мог ли дух Бьянки понять глубину ее скорби? Слова Беатриче звучали горько, но Бьянка, которая видела Беатриче в дни ее славы, должна понять, как тяжело ей пережить столь сокрушительное поражение.

Фрейлины Беатриче — слава богу, не Кривелли, которую Беатриче в эту минуту готова была разорвать, словно лев кролика, — возникли в дверях, причитая, что такая скорбь не принесет ничего хорошего ни самой герцогине, ни ее ребенку. Ах, Бьянка Джованна была доброй девочкой и не хотела, чтобы ее смерть стала причиной безутешной скорби тех, кто ее любил! Неужели герцогиня не понимает, что холод церкви впитается в ее кости и она родит больного малыша! Беатриче почувствовала, как чьи-то руки оторвали ее от пола и потащили вон из церкви.

— Повезло тебе, — промолвила Беатриче в темноту склепа, удивляясь, что изо рта вырываются звуки, больше похожие на змеиное шипение. Никогда еще собственный голос не казался ей таким зловещим. — Ты умерла до того, как муж устал от тебя и отбросил прочь, как ненужную вещь.

В белом оперении лебедя нет ни пятнышка, ни изъяна. В час своей смерти лебедь поет, и с этой песней жизнь оставляет его.

Она позволила себе унизиться перед придворными. Теперь фрейлины разнесут прощальные слова герцогини, сказанные над прахом Бьянки Джованны, по всему Милану. Отныне статус брошенной жены подтвержден ее собственным признанием. Еще до вечера об этом узнает вся Италия.

Беатриче была бессильна исправить вред, причиненный ей Лодовико. Она могла бы заявить мужу, что он оскорбил не только ее, но нанес ущерб репутации семьи, да и всего Милана, но к чему? Если Лодовико не понял, что, отвергнув ее любовь, разрушил нечто прекрасное, стоит ли напрасно взывать к нему?

Чтобы не чувствовать себя ненужной и покинутой, Беатриче решила устроить праздник. До родов оставался месяц, стояла суровая зима, и Беатриче не могла, как прежде, весь день скакать по полям и лесам и охотиться до захода солнца. Поэтому герцогиня призвала певцов и музыкантов.

Она решила не приглашать мужа. Пусть узнает, что Беатриче д'Эсте, несмотря на его предательство и публичное унижение, устраивает бал. Без него. Она будет петь и танцевать с молодыми красавцами-придворными до поздней ночи. Найдутся кавалеры, которые сочтут беременную герцогиню привлекательной, несмотря на то что муж бросил ее и она давно уже не та наивная девочка, которая шесть лет назад появилась при миланском дворе.

Беатриче понимала, что ведет себя как все жены, мужья которых затеяли интрижку на стороне. Она оглядывала зал в поисках возможного кандидата в любовники и удивлялась. Неужели все эти красавцы только сегодня появились при дворе, или раньше, ослепленная любовью к Лодовико, она была слепа к их чарам? Беатриче казалось, что со всех сторон к ней устремлены искушающие взгляды. Принимая поклоны, Беатриче видела восхищение в глазах кавалеров и всякий раз краснела, догадываясь о том, что у них на уме. По сравнению с ее мужем все они выглядели стройными, подвижными и юными. Беатриче не могла выбрать. Чему отдать предпочтение: пышным шевелюрам южан из Калабрии или резким нордическим чертам жителей северных склонов Альп? Синеглазые рыцари из свиты императора Максимилиана исподлобья разглядывали фигуру танцующей герцогини и с удовольствием наблюдали за ее смущением.

Неужели раньше она просто не замечала всех этих знаков внимания? Разве можно было не восхищаться тем, как герцогиня кружится в танце — с таким-то огромным животом! Менее грациозная женщина давно бы утратила равновесие. Как бесстрашно пересекает лужайку верхом на верном Драго — такая хрупкая женщина на спине громадного жеребца! Они не могли не знать, что герцогиня одной стрелой пронзает сердце дикого вепря и вепрь бездыханным падает к ее ногам. Наверняка некоторые из этих красавцев думали, что расположение герцогини могло бы оказаться полезным в осуществлении их военных и политических амбиций. Ах, не все ли равно? Сейчас Беатриче не хотелось думать ни о чем — она наслаждалась мыслью, что жизнь продолжается и сердце не перестало биться из-за того, что Лодовико разлюбил ее.

Эта мысль наполнила ее новой силой. Свет не сошелся клином на Лодовико. Жизнь, любовь и вожделение не кончаются там, где закончились ее отношения с мужем. Внезапно Беатриче поняла, что ей надоели бесконечные приседания и повороты — эти смиренные танцы, состоящие из одних поклонов. То, что поднималось в ней, требовало новых ощущений. Странная сила, проникшая в кровь, жаждала освобождения. Словно некое существо — не плод в ее утробе, а другое, дикое и необузданное, — рвалось наружу. Беатриче чувствовала, что, если не даст этому демону выхода, он разорвет свою хозяйку в клочья. Если она будет двигаться быстрее, вращаться и кружиться что есть мочи, только тогда изведет демона и снова обретет покой. Комната плыла перед глазами, но Беатриче твердо знала, что не должна останавливаться.

— Как насчет гальярды? — спросила герцогиня.

Этому танцу Беатриче научил французский король. Карлу нравилось выделывать замысловатые па и прыжки на своих коротеньких ножках.

Галеазз сидел в большом кожаном кресле отдельно от прочих гостей. Как она могла забыть о нем? Кто может утешить ее, если не этот красавец, шесть лет назад провозгласивший себя ее рыцарем? Разве они оба не переживают одну мучительную утрату? Неужели они не смогут обрести мир в объятиях друг друга? Но в карих, глубоко посаженных глазах Галеазза Беатриче прочла только неизбывную тоску — ни былого веселья, ни надежды на утешение. Рыцарь слегка покачал головой: нет, она должна понять, она не станет заставлять его, понимая, что он не способен отказать ей. Беатриче не стала нарушать его уединение. Если бы Галеазз по первому зову вскочил с кресла и повел ее в танце, Беатриче была бы разочарована. Ее Галеазз не мог поступить так эгоистично. Скорее, так повел бы себя ее муж. Она не позволит своему верному рыцарю бесчестить себя сравнением с Лодовико.