София Нэш - Скандальная репутация
Розамунда лишилась дара речи. Вдовы окружили ее, теребили поздравляли.
— Однако все это нелепо! — воскликнула она, наконец, выйдя из ступора. Тем не менее, улыбка не сходила с ее лица. — И потом, смотрите внимательно, здесь есть букеты не только для меня. Этот, к примеру, для Джорджианы. Насколько я могу судить, он от лорда Хортона. Разве вы не танцевали с ним вчера? — Не дожидаясь ответа, Розамунда схватила другой букет. — А этот? Ну да, этот для Элизабет. Здесь сказано: «Несравненной Элизе».
Вошел дворецкий с еще одним букетом.
— А это для кого? — поинтересовалась Ата.
— Для леди Сильвии, ваша светлость, — чопорно ответил дворецкий. — И еще там внизу какой-то крайне неприятный джентльмен доставил что-то очень громоздкое.
Сильвия выступила вперед, приняла букет белых розовых бутонов, понюхала его и достала записку.
А дамы тем временем перешли в холл и обнаружили великолепную деревянную арфу с очень красивой инкрустацией в валлийском стиле. Ни у кого не возникло вопроса, кто мог послать столь драгоценный подарок.
В холл выбежала Сильвия.
— Это от сэра Роули, — с благоговейным трепетом выдохнула она. — Но я не могу принять… — Она с тоской взглянула на арфу, коснулась деревянной поверхности, отдернула руку, словно обжегшись, и убежала.
Розамунда отыскала ее в библиотеке Люка — мрачноватой комнате, оформленной в египетском стиле. Сестра сидела у заваленного книгами стола, ножки которого обвивали позолоченные змеи. Высокие, от пола до потолка, книжные шкафы были украшены сфинксами, что придавало всей комнате немного зловещий вид.
Скорчившись в массивном кресле, Сильвия безутешно рыдала. Розамунда бережно обняла ее, прижала к себе и зашептала на ухо какую-то успокаивающую чепуху. Все же сестринская любовь — великая сила.
— Дорогая, — сказала она, когда рыдания стихли, — ты не должна так поступать. Он тебя любит. Неужели сердце не подсказывает тебе, что ты должна принять его предложение?
Впоследствии Розамунда не могла в точности припомнить, что говорила сестре, какие приводила доводы. Она только помнила обрушившийся на нее вихрь, нет, скорее даже ураган эмоций, когда четверть часа спустя дверь библиотеки открылась, и на пороге возник ее отец. За его спиной маячил Люк.
Сильвия и Люк отодвинулись на второй план, растворились в полумраке комнаты. Остался только отец. И она. Он был так близко, что она заметила, как дернулась его шея, когда он, очевидно, пытался справиться с волнением. Он стоял, не шевелясь и, смотрел на дочь, пожирая ее глазами.
Розамунда медленно протянула к нему руку и робко шагнула вперед, исполненная радостного предвкушения. Только теперь она не испытывала никакого страха. Она знала, что, даже если он отвергнет ее, скажет что-то недоброе, она сумеет это пережить. За последние месяцы в ней что-то изменилось. Пожалуй, прибавилось храбрости. Теперь она не сомневалась, что выдержит все испытания, которые готовит ей судьба. Возможно, да, возможно, подумала Розамунда, зрелость действительно лучше, чем цветение юности.
— Роза… — Голос отца был таким родным, таким знакомым.
И она бросилась в его объятия. Уткнувшись лицом в грудь родному человеку, она с жадностью вдохнула знакомые с детства запахи его любимых сигар и хвойного одеколона.
— Моя горячая, красивая, упрямая девочка…
— Папа, папочка, — задыхаясь, прошептала она, — я так соскучилась.
Когда он дрожащей рукой коснулся ее волос, Розамунда изо всех сил зажмурилась, чтобы слезы не хлынули потоком. Сделав над собой усилие, она выпрямилась и взглянула в родное лицо. Он постарел со дня их последней встречи. Виски стали совсем седыми.
— Почему ты уехала? — прошептал он. — Почему сбежала из Эджкумба? Я знаю, ты злилась на меня, на Хелстона, на всех нас. Ты всегда восставала, когда тебя пытались заставить что-то сделать. Но почему ты бросила… меня?
Она глубоко вздохнула, по телу пробежала дрожь, но все же ответила откровенно, без обиняков:
— Потому что ты больше заботился о приличиях, чем обо мне, папа. Потому что я тебя разочаровала, и ты перестал уважать и любить меня. И я не могла провести всю оставшуюся жизнь с человеком, который всегда хотел бы видеть на моем месте кого-то другого. А ты думал только о нашем имени и о том, что я его запятнала.
В его глазах появился прежний металл.
— Приличия — это все, девочка. Уверен, сейчас ты это понимаешь, как никто другой. А тогда я действовал только в твоих интересах. Я знал, что будет, если ты не выйдешь замуж за Хелстона. — Голос отца был тверд. — Никто не взял бы тебя замуж. Тебе пришлось бы остаться старой девой и до самой смерти прятаться в тени Эджкумба. Кроме того, я сделал это и для твоей сестры. Твой позор уменьшил бы и ее шансы на хорошую партию. Но прежде всего…
— Что? — уже без особого интереса спросила Розамунда. Надежды на отцовскую любовь быстро таяли.
— Я сделал это потому, что ты его любила. Об этом все знали. В течение двух лет ты вся светилась при одном только упоминании его имени. — Он закрыл лицо ладонью и добавил: — Я сделал это, потому что любил тебя, Роза, а не только из-за приличий.
Розамунда подняла голову и вгляделась в пронзительные валлийские глаза отца, так похожие на ее собственные. Она чувствовала, как он дрожит от едва сдерживаемых эмоций.
А граф продолжал:
— Генри Сент-Обин, возможно, по-своему любил тебя, просто не осознавал этого. И он ни за что не осмелился бы погубить твою репутацию, не думая о последствиях.
Люк кашлянул.
Только теперь Розамунда вспомнила, что в комнате есть кто-то еще.
Унижение было полным.
— Вы, конечно, правы, сэр, — сказал Люк, подошел к столу и забарабанил пальцами по свободному от книг пространству. — Именно поэтому я не перестаю задавать себе один и тот же вопрос: почему мой брат ничего не предпринимал? Я, конечно, мог бы бросить женщину в беде. Но не Генри. Он был джентльмен до мозга костей. Погубив репутацию Розамунды, он мог очаровать ее, уверить, что любит, даже если бы при этом лгал. Но тогда ему пришлось бы повести ее к алтарю. А сделать это ему явно что-то мешало. Существовало какое-то препятствие. Преграда, о которой ни один джентльмен не станет говорить вслух… — Он на некоторое время умолк, обошел стол и присел на край. — Но дело в том, что я не джентльмен и могу говорить, о чем мне вздумается. Я вдруг подумал, что ответ может быть очень простым. А поездка в экипаже с сестрами, очень похожими друг на друга и волосами, и фигурой, натолкнула меня на мысль, что произошла элементарная путаница…
В комнате повисло молчание, такое напряженное и тяжелое, что Сильвия еще больше съежилась в своем кресле. Теперь она рыдала в голос.
