Достоин любви? - Гэфни Патриция
— Рэйчел… Ради Бога, Рэйчел…
— Он говорил, что это полезно. Говорил, что ему это особенно нравится. А тебе нравится?
Себастьян прижимал стиснутый кулак ко лбу. Все, что он мог вымолвить, это ее имя.
Рэйчел припала губами к его напряженной плоти.
— Я чувствую на вкус нас обоих, — объявила она через минуту, и его кулак в беспомощном неистовстве с размаху опустился на простыню рядом с их телами.
Она знала все тонкости и ухищрения, которые могли доставить ему удовольствие, и при этом внимательно прислушивалась, следила, подмечала малейшие нюансы того, что с ним творилось.
Когда Себастьян понял, что больше не может этого вынести, он потянулся за ней, но Рэйчел опять ускользнула, не желая отдавать ему бразды правления.
— Ну же, давай, — прошептала она, в точности как он недавно шептал ей.
Она улыбнулась, взглянув в его ошеломленное лицо. Если только он не ослеп окончательно, он должен видеть, что она его любит.
— Не надо сдерживаться. Отдай мне всего себя, Себастьян. Я хочу тебя.
Она позволила ему взять себя за руку. Он стиснул ее до боли, едва не ломая кости, но вскоре мучительные тиски ослабели и разжались, из его груди вырвался стон неимоверного наслаждения. Задыхаясь, Себастьян оторвал голову от подушки и вновь бессильно уронил ее. Это повторилось дважды, говорить он не мог. Рэйчел почувствовала, как дрожат его напряженные мышцы, увидела, как все тело, там, где она к нему прикасалась, покрывается капельками испарины. Его пальцы замерли в ее волосах.
— Рэйчел, — выдохнул он с блаженным и бессильным стоном. — Это слишком. О Боже, Рэйчел…
Она прилегла рядом с ним, одной рукой обняв его за талию, и подумала: «Ну теперь и ты знаешь, каково это». Пусть знает. Когда настанет час расставания, они — по крайней мере на какое-то время — одинаково почувствуют горечь утраты.
18
Рэйчел стояла на мосту, склонившись над парапетом, и бросала в реку веточки вереска, глядя, как ленивый поток уносит их прочь, когда позади нее раздались чьи-то легкие шаги на каменных плитах. Обернувшись, она увидела Сидони Тиммс, подходившую к ней со стороны дома с робкой улыбкой на губах.
— Я вас увидела из окна, — приветствовала она Рэйчел, занимая место рядом с ней. — Вот и решила выйти да пожелать вам доброго дня. Я теперь работаю на молочной ферме, и мне нечасто приходится вас видеть.
— Мистер Холиок говорит, что дела у тебя идут отлично, Сидони. Ты довольна?
— Да, мэм. Мне там очень хорошо. Просто слов нет, чтобы вас отблагодарить за то, что вы придумали для меня такое чудное место.
— Я ничего не придумывала, это сделал Уильям.
Сидони кивнула, признавая справедливость этого замечания.
— Верно, это его идея. Он так добр ко мне, миссис Уэйд. Вы бы видели, какую спаленку он мне соорудил в коровнике! В тысячу раз лучше моей комнаты в доме! Никогда в жизни я не была так счастлива, как теперь.
Она и вправду выглядела счастливой и поздоровевшей. В ее движениях появилась какая-то новая уверенность и определенность. Хромота почти не бросалась в глаза, хотя доктор Гесселиус, осмотрев ее еще раз, подтвердил, что ей всю жизнь суждено немного припадать на одну ногу.
— Я рада, что тебе нравится твоя новая работа, — улыбнулась Рэйчел. — И рада, что мистер Холиок сделал для тебя спальню. Это было очень великодушно с его стороны.
— Верно, — смущенно согласилась Сидони. Немного поколебавшись, Рэйчел все-таки спросила:
— Ты хоть иногда видишься с отцом?
— Я видела его в церкви в прошлое воскресенье. Он отвернулся от меня, и я не стала с ним заговаривать. Я думаю, ему нелегко теперь, когда я ушла из дома. И в работе некому помочь. Но главное не в этом. Ему, наверное, одиноко.
Рэйчел попыталась наскрести в душе хоть немного сочувствия к Маркусу Тиммсу, но у нее ничего не вышло.
— Только я ни за что не вернусь, — решительно продолжала Сидони, словно услышав ее мысли. — Хоть я его и простила, я больше не могу быть ему дочерью. Иногда… — Она вздохнула, опершись локтями о парапет, и перегнулась, чтобы взглянуть на воду. — Иногда мне кажется, что я старая, совсем старуха… Миссис Уэйд?
— Да?
— Я хотела вас кое о чем спросить. Только это личное.
При этом Сидони бросила на нее быстрый взгляд исподлобья.
— Это обо мне, а не о вас, — торопливо пояснила она, и Рэйчел расслабилась, усмехнувшись при мысли о том, что даже Сидони Тиммс видит ее насквозь.
— Ну давай, — ободрила она девушку. — Спрашивай все. Что хочешь.
— Ну что ж, мэм, это насчет мистера Холиока. Он был чудо как добр ко мне, я уже говорила, и спаленку мне отгородил, и говорил со мной по вечерам, когда я не могла уснуть (он уверяет, что ему тоже часто не спится по ночам). Я думаю, он самый замечательный человек из всех, кого я знаю. Конечно, он не настоящий джентльмен, не из благородных, его светлости не чета, но для меня он лучше всех, потому что я знаю, какой он добрый. И сильный, и никогда слова неправды не скажет, и ничего дурного не сделает.
— Уильям и ко мне был очень добр, Сидони. Если хочешь знать, я считаю, что он благородный человек, то есть самый настоящий джентльмен в полном смысле слова.
— Ну вот видите, мэм. Я знала, что вы поймете. Не знаю, как я могу с вами об этом разговаривать — вы настоящая леди, образованная и все такое. Но мне с вами легко.
Рэйчел понимала причины ее откровенности, но не стала ничего объяснять. Она была готова выслушать исповедь Сидони, но не собиралась — несмотря на то что их сближали обстоятельства пережитого, очень сходные и страшные, — делиться с ней своими собственными воспоминаниями. Ее прошлое не принадлежало никому, кроме Себастьяна.
Поэтому она лишь улыбнулась в ответ и сказала:
— Я рада, что ты готова мне доверять. Тебя что-то тревожит? Это связано с Уильямом?
— Ну… не то что тревожит… Это не то слово, — задумчиво пояснила Сидони. — Дело вот в чем. Я с ним часто разговариваю по ночам, иногда в коровнике, а иногда мы с ним гуляем. И я ему много рассказывала о себе. Об отце, но не только о нем. Как-то раз я ему рассказала, о чем мечтаю. Что вдруг я встречу кого-то, кто смог бы меня полюбить, и мы бы с ним поженились и завели семью. И еще я сказала ему, что этого никогда не будет. И я знаю почему.
— Почему?
— Потому что я калека, — простодушно, без всякой горечи ответила девушка.
— Сидони, это вздор. Ты вовсе не калека. Ты просто слегка прихрамываешь, вот и все. И при этом ты хорошенькая, умная, прилежная… Да тебя любой с радостью возьмет в жены!
— Вот так в точности и мистер Холиок сказал.
— Ну вот видишь! Два умных взрослых человека, не сговариваясь, дают тебе один и тот же совет. Надеюсь, ты к нему прислушаешься.
Вместо того чтобы ответить на улыбку Рэйчел, Сидони еще больше нахмурилась.
— В том-то все и дело. Как вы думаете, мэм, сколько лет мистеру Холиоку?
Рэйчел задумалась.
— Сорок?
— Я тоже так подумала, но нет, ему всего тридцать пять. Я точно знаю, потому что он сам мне сказал прошлой ночью, когда я спросила. И это еще не все. В прошлое воскресенье Боб Дуайт попросил разрешения проводить меня домой из церкви. Я сказала, спасибо, не надо, а вчера вечером спросила мистера Холиока, правильно ли я поступила, отказав Бобу.
— Что он ответил?
Сидони повернулась спиной к реке и оперлась локтями о парапет.
— Он сказал: делай, что считаешь правильным. Но это… в общем это не совсем то, о чем я хотела с вами поговорить. Важно то, как он это сказал, как он выглядел, когда говорил, что я должна поступать, как будет лучше для меня… Миссис Уэйд, вы мне не поверите, но в ту минуту мне показалось, что мистер Холиок сам ко мне неравнодушен. И что он относится ко мне не как старик к ребенку, а… по-другому.
— Понятно.
Рэйчел попыталась ничем не выдать своего изумления, но, по мере того как секунды шли, ошеломляющая новость начала казаться ей все менее удивительной и все более занимательной.
