Достоин любви? - Гэфни Патриция
— Фунт шесть шиллингов, — возразил он.
— Двадцать два шиллинга, — проговорила она небрежно, почти устало.
Книготорговец посмотрел на нее с укоризной.
— Один и четыре, — рявкнул он. — Это мое последнее слово.
Сердце у Рэйчел стучало как молот. Выждав еще секунду и сделав вид, что обдумывает предложение, она с величайшим пренебрежением обронила:
— Ну ладно, так и быть.
И отдала ему все свои деньги.
В тот же вечер в переполненном посетителями, освещенном лампами зале ресторана «Селби» Рэйчел вручила Себастьяну свой подарок на день рождения. Она знала, что ему понравится, но не была готова к такому бурному проявлению восторга.
— Рэйчел, это же изумительно! — воскликнул он, нетерпеливо перелистывая страницы, словно мальчишка у рождественской елки. — Когда ты ее купила? Откуда ты знала, что я мечтал об этой партитуре?
— Ты говорил…
— А знаешь, я видел «Травиату» в Венеции в 1853 году. А потом еще раз в «Ковент-Гардене» прошлой весной.
— Да, ты говорил…
— Она великолепна. Хотел бы я, чтобы ты ее услышала. Верди настоящий гений. Сюжетом для «Травиаты» послужил роман Дюма «Дама с камелиями», я тебе о нем рассказывал. Вот смотри, финал второго акта. Я сыграю его для тебя, когда вернемся домой… Во всяком случае попытаюсь. Какой бесподобный подарок, дорогая! Спасибо тебе.
И на глазах у всех, кто ужинал в тот вечер в «Селби», он наклонился через стол и поцеловал ее в губы.
Рэйчел вспыхнула, как зарево, но не от смущения, а от избытка чувств. Она не просто обрадовалась тому, что доставила ему удовольствие своим подарком, ее переживания были куда сложнее и глубже. Нервы у нее были обнажены, весь день ей хотелось плакать. Час назад, когда они стояли на оконечности мыса и смотрели, как солнце, пройдя сквозь ряды золотистых и лиловых облаков, погрузилось в морскую пучину, ее охватила такая острая печаль, что она разрыдалась.
— Все так красиво, — объяснила она, когда Себастьян с нежной улыбкой спросил, что на нее нашло.
Но дело было не в красоте пейзажа, и она не просто расчувствовалась. Время, проведенное вдвоем, было слишком прекрасно… Рэйчел слишком сильно его любила. Скоро, очень скоро этому должен был наступить конец, и она не могла этого вынести. Такая непозволительная роскошь не могла долго продолжаться.
Себастьян заказал еще вина. Официант сделал несколько вежливых замечаний, пока разливал вино, отзываясь о Рэйчел как о «вашей жене, сэр». Они переглянулись. Рэйчел смутилась чуть ли не до слез, Себастьян же веселился от души. Когда официант ушел, он наклонился к ней и прошептал:
— Этому болвану следует заказать себе очки. Мы вовсе не похожи на супружескую пару.
— Не похожи?
— Ни капельки. Во-первых, нам есть о чем поговорить. Нам весело и приятно быть вместе. Ясно видно, что мы друг другу нравимся.
Рэйчел через силу улыбнулась, хотя его легкомысленные шуточки произвели на нее тягостное впечатление. Она попыталась поддержать шутливый разговор.
— Так на кого же мы похожи? На любовников?
— Безусловно.
— В таком случае мне не стоит и пытаться обмануть жителей Уикерли. Мне никогда не заставить их поверить, что я настоящая леди. Уж лучше бы я была твоей лондонской любовницей. В большом городе, не надеясь на респектабельность, я могла бы рассчитывать по крайней мере на безвестность.
— Ну уж нет, — беспечно ответил Себастьян. — В таком случае мне пришлось бы все время торчать в городе, а мне гораздо больше нравится жить здесь.
Не смея поднять на него глаз, Рэйчел занялась намазыванием масла на хлеб, но, когда попыталась проглотить кусочек, он застрял у нее в горле.
В ту ночь она рассказала ему о Рэндольфе. Она не намеревалась ничего рассказывать и даже не думала, что окажется способной на это. Но Себастьян ласкал ее с такой проникновенной нежностью, что, когда все кончилось, она опять расплакалась. На сей раз он не удовольствовался ее бессвязными объяснениями. Пока он прижимал ее к себе, гладил, как испуганного котенка, и шептал ей на ухо слова утешения, страшное признание вырвалось у нее само собой. Оно потрясло их обоих. Рэйчел не верила своим ушам, не верила, что это ее губы и язык выговаривают страшные слова, описывают неописуемое. Отрывистым, всхлипывающим шепотом она рассказала ему обо всех тех ужасах, которые творил Рэндольф. Раз начав, она уже не могла остановиться, ей надо было выговориться, поведать о пережитых жестокостях, издевательствах, зверствах и унижениях. Рэйчел знала, что своим повествованием приводит его в ужас, но это ее не остановило. В глубине души она чувствовала, что время на исходе, и, если она не поделится с ним сейчас, другого случая уже не будет. Она уже не расскажет об этом никому. Это был последний шанс.
Когда она закончила, они попытались утешить друг друга.
— Дорогая моя, — повторял Себастьян, — о, моя дорогая…
— Но теперь все уже в прошлом, со мной все в порядке, — торопливо заверила его Рэйчел, когда Себастьян начал проклинать Уэйда, уверяя, что попадись ее муж ему в руки, дело не обошлось бы одной лишь кочергой.
Они долго лежали обнявшись, и постепенно Рэйчел начала понимать, что произошло: она открылась ему до конца, без остатка, и теперь Себастьян причинит ей боль. Они никогда ни о чем подобном не заговаривали, но ей почему-то казалось, что он тоже это понимает. Разве он мог не знать? Она пришла к нему с открытыми глазами, сознательно, не требуя обещаний, не надеясь на будущее. Себастьян не мог измениться и стать другим человеком, да и она не могла утверждать, будто заблуждалась на его счет. Она солгала, сказав ему, что счастлива. Но хотя ее жизнь превратилась в волшебный сон, Рэйчел не могла этим довольствоваться и почувствовать себя по-настоящему удовлетворенной. Вот так, наверное, актриса не может не ощущать внутреннего беспокойства, хотя пьеса, в которой она играет, идет с большим успехом. В один прекрасный день афишу сменят, спектакль вычеркнут из репертуара. Вот в такой же примерно день отношениям Рэйчел и Себастьяна должен настать конец.
Но пока еще он принадлежал ей. То, о чем она ему поведала, было чудовищно, и теперь, прижимаясь к нему в постели, она всем телом чувствовала, как он потрясен и расстроен. Свеча почти догорела, но на темных стенах и белом потолке все еще играли смутные отсветы. Было уже очень поздно; город погрузился в беззвучный сон, и окружающая тишина еще больше усиливала ощущение близости между ними в снятом на несколько ночей номере отеля. Рэйчел ласково гладила его руку, мощное плечо, она прижалась губами к груди Себастьяна, там, где билось сердце. На нижней террасе сада в Линтоне он открыл для нее страсть с ее взлетами и падениями, мучительными вопросами и столь же мучительно сладкими ответами. Еще один дар, еще одно пристрастие, которое ей придется преодолевать.
Но пока еще он принадлежал ей. Она чувствовала тепло его кожи, вздох, который он испустил, ощутив ее прикосновение, был полон желания. Нет, нельзя позволить, чтобы извращенная жестокость Рэндольфа отравила то, что было между ними. Но Себастьян не хотел делать первый шаг: жуткие подробности рассказанной ею истории ужаснули его, он стал чересчур осторожен и боялся лишний раз прикоснуться к ней. Поэтому Рэйчел взяла инициативу на себя — провела рукой по гладкой шелковистой коже на плече, туго натянутой твердыми как камень мышцами. А потом она ощутила его на вкус — солоновато-сладкий пот во впадинке у основания шеи. Потом губы. Потом ладонь и его длинные чуткие пальцы.
Себастьян попытался обнять ее и подмять под себя, но Рэйчел выскользнула из его объятий. Ей хотелось давать, а не брать. Она не могла выразить это словами, но попыталась показать ему, что она чувствует. Она хотела сама любить его.
— Он заставлял меня это делать, — прошептала она, опуская голову все ниже, так что ее волосы защекотали ему живот.
— Рэйчел…
— Я это ненавидела. Меня тошнило. — Его узкие сильные бедра были прекрасны, она сжала их ладонями и провела большими пальцами по выступающим бугоркам тазовых костей. Тонкая дорожка темных курчавых волос спускалась у него по животу до самого паха. Рэйчел лизнула ее языком.
