Анна Рэндол - Грехи негодяя
– А как же Английский банк? – Только из-за этого Клейтон ввязался во все это. Чтобы Англия опять не оказалась обманутой.
Он и подумать не мог, что за всем стоит одна Оливия.
– Я наняла человека, который сыграл роль отца, когда приехали представители банка. – Она обхватила плечи руками, словно пыталась согреться.
– Значит, опять махинации и ложь?
– Да, ты прав. Я сказала себе, что должна сделать все для спасения фабрики. Думала, спасение фабрики, то есть помощь людям, перевесит ложь, к которой я была вынуждена прибегать. Не перевесила. Мне очень жаль… – Она глубоко вздохнула.
Острая боль пронзила грудь Клейтона. Он оказался глупцом. Он любил Оливию и убедил себя в том, что сможет принять ее тайны. Но не смог. Потому что его мать произносила те же слова. А отец ее слушал. «Мне очень жаль, – говорила мать. – Я тогда оставила тебя, чтобы переспать с булочником. А тот бродячий актер для меня вообще ничего не значил».
Клейтон ненавидел отца за то, что тот снова и снова принимал ее, а себя ненавидел за то, что верил матери.
И теперь он ничем не лучше. Он хотел закрыть глаза на все, чтобы получить еще один шанс с Оливией.
Да, конечно, Оливия не такая, как его мать, – это ему известно. Вероятно, она на самом деле намеревалась помочь людям. Но эта боль была слишком знакомой… Боль, которую он отказывался выносить снова.
– Почему бы не продать фабрику? Зачем постоянный обман?
– Наш поверенный знает отца. Я бы не смогла его обмануть с помощью актера. И фабрика, и дом записаны на отца. Я не могу их продать, пока отец жив. Мне просто придется отказаться от фабрики. Бросить ее.
Именно эти слова ему хотелось услышать. Но теперь они ничего не значили.
Да, возможно, Оливия откажется от фабрики, но сколько времени пройдет до следующего предательства?
Клейтон хотел закрыть глаза на то, что она когда-то выдала его отцу. Он был готов жениться на ней, но она… Все это время она таила от него нагроможденье лжи. Выходит, он ошибался, считая, что сможет ее простить.
А если бы простил? Ох, это сделало бы его слабым.
– Какую еще ложь ты приберегла для меня? Какими еще махинациями занималась? – Клейтон тяжело дышал, кровь шумела в ушах так сильно, что он почти ничего не слышал.
– И еще я…
Проклятие! Значит, есть что-то еще! Последние искры надежды быстро гасли.
– Деньги, которые я использовала для покупки оборудования для фабрики. – Она прижала ладони к щекам. – Я нашла их в вещах отца. Все они были в пятидесятифунтовых банкнотах. Новые. Не бывшие в обращении.
– Те, которые он напечатал нелегально?
– Я… не знаю. Возможно, и так.
Прекрасно. Именно этого ему и не хватало. Лишнего доказательства, что не надо быть идиотом и открывать ей свое сердце.
Теперь Оливия рыдала, крепко стиснув губы.
«Но зачем она тебе все это рассказывает?» – спрашивал себя Клейтон.
Возможно, будь он другим человеком – не стал бы придавать значения этим откровениям. Но между ними и так лежало прошлое. И теперь этого прошлого стало слишком много. По крайней мере – для него.
Он отдернул руку, которую уже начал поднимать к ней, и вышел.
Глава 29
– Ты и в самом деле хладнокровный и бессердечный ублюдок.
Клейтон не повернулся от окна.
– Заткнись, Йен. – От его дыхания стекло запотело и казалось белым. Если за домом наблюдали с улицы, то легко могли определить, что в комнате есть люди. Но Клейтон не мог заставить себя думать об этом. Он вцепился пальцами в подоконник, словно желал проткнуть ими дерево. Днем снега не было, и потому старый, лежавший вокруг, казался истоптанным и грязным.
– Нет, подожди. Ты же сам хотел узнать все ее тайны…
– Йен, я сказал, замолчи.
– Она рыдает в пустой комнате – это я говорю на случай, если ты предпочитаешь ничего вокруг не слышать. Она плачет в подушку, чтобы приглушить звук. Очень деликатно.
Клейтон резко повернулся. Друг стоял прямо у него за спиной.
– Убирайся.
Глаза Йена гневно сверкали – такое Клейтон видел разве что несколько раз за все время их общения.
– Она тебя любит.
– И поэтому я должен закрыть глаза на ее ложь? На то, что она постоянно обманывает всех вокруг и делает из меня дурака?
– Мы с тобой тоже постоянно лгали. Почему же ты обвиняешь ее?
Клейтон несколько секунд молча сжимал и разжимал кулак. Правая рука сильно болела, но эта боль почему-то приносила облегчение.
– Я не обвиняю. Но не могу закрыть на это глаза. Как она могла ожидать, что я прощу такое нагроможденье лжи?
– Нам свойственно прощать тех, кого мы любим.
– Я был готов забыть, что она выдала меня отцу десять лет назад. Я закрыл глаза на ее предательство.
– Закрыл глаза? Как благородно! И до каких пор ты их не открывал? До ее следующей ошибки? Ты все еще защищаешь самого себя.
– Имею право.
– Почему она рассказала тебе о своих обманах?
– О, это тонкий расчет. Она была уверена, что я, как и мой отец, слишком слаб, чтобы воспользоваться ее откровениями. – Уже произнося эти слова, Клейтон понял, что в них нет смысла. Но ничего другого он придумать не мог.
– А может, потому, что она тебя любит и не хочет, чтобы между вами стоял обман?
«Я люблю тебя слишком сильно и не могу заняться с тобой любовью, пока многое скрываю от тебя», – кажется, так она сказала.
Вместо ответа Клейтон замахнулся на друга. Они слишком долго тренировались вместе, и он точно знал, что сделает Йен. Тот блокировал удар, а Клейтон выполнил захват и свалил его на пол. Но, падая, хитрюга нанес удар ногой, и Клейтон, рухнув на спину с ним рядом, задохнулся от полученного удара и ярости.
– Если я прощу однажды, то как могу быть уверен, что не придется делать это снова и снова? – проворчал он.
– А ты и не должен быть уверен. Если любишь, прощаешь снова и снова. Любовь жестока. Ты влюбляешься в несовершенного человека. Ты и сам такой же, хотя считаешь себя воплощением совершенства.
Клейтон вздрогнул. Потом он встал и протянул другу руку.
Йен ее принял. И тихо сказал:
– Я сейчас попытаюсь выяснить что-нибудь о нашем часовщике до утренней встречи. Возможно, возьму с собой Оливию, чтобы она не выплакала из себя всю влагу и не стала похожей на сушеный чернослив.
Клейтон понимал, на какую реакцию рассчитывал друг, но промолчал.
Йен остановился у двери.
– Подумай, что ты потеряешь, если простишь ее.
