Меж двух орлов - Оксана Зиентек
– А давайте сказки рассказывать! – само собой вырвалось у Мирославы. – Чем сидеть просто так и плакать, все ж легче.
– Какие тебе сказки?! – Возмутилась Ханчя, привставая с места, словно собралась прямо сейчас вцепиться нелюбимой пущанке в волосы. – Наши любимые там бьются, а тебе бы все – сказки!
Кто знает, что заставило Миросю ужалить соперницу в ответ. Наверное, и для нее эта ночь не прошла бесследно.
– Уж кто бы говорил! Твой любимый… – Фыркнула она.
– Дуры-девки! – Снова вмешались старшие. – Ты, Ханчя, сядь и рот не открывай! Дома матери гонор показывать будешь. А ты, Мирославо, подумала бы сама: любимый, он не всегда тот, кто тебя любит. Нашли тоже время собачиться!
***Борута вернулся на третий день. Пришел, словно прямо из боя, в помятом нагруднике, в драной рубахе. Перебрел через болото, одним ему ведомым способом определяя, куда расставлять вешки. Взбудораженные женщины выбрались из укрытия, которое все эти дни старались не покидать без нужды, чтобы не выдать себя ненароком.
– Мирославо, Мирося, иди сюда! – теперь уже можно было кричать вголос. – Бору-у-ута вернулся!
Молча повисла Мирося на шее у мужа. Слов не было. Зато теперь прорвались слезы, которые она держала в себе все это время.
– Ну тихо, тихо, хорошая моя! – Полушепотом успокаивал Борута плачущую жену. – чего теперь уж плакать? Пойдем домой. Я там пахолкам велел баньку протопить.
Париться будем, сохнуть, отогреваться за все эти дни.
Как выбирались из болота – отдельная история. Как впопыхах собирали тряпки, стараясь ничего не забыть, особенно, детского. А то начнут кикиморы забавляться… Как выходя, каждая ядзвинка, а за ними и пущанские гостьи, кланялась порогу, благодаря далеких предков за приют и защиту. И еще раз, уже на том берегу, низкий поклон духам леса. Что не обидели, что укрыли, что в который раз сберегли.
Следующие дни выдались суматошными. Для начала, надо было собрать в лесах напуганную скотину. Как и предполагал Сколоменд, свою дань лесной Хозяин взял. И немалую. Но и того, что удалось собрать, хватало с лихвой, чтобы считаться Ятвеже зажиточной весью. А потом еще несколько дней опытные женщины маялись, бегая от двора к двору, от хлева к хлеву. Молоко распирало вымя недоеным коровам, и надо было спасать скотину, пока не пропала. В ход шло все: притирания, окуривания корнем омана, обкладывание листьями капусты и семенем льна.
– Учитесь, молодицы, – приговаривали травницы. – Что корове хорошо, то и бабе поможет.
– Ой, да. – смущенно улыбалась Нетта. – У меня молоко как поперло… Если б не бабушка Мина, не знаю, что бы и делала. Уж она со мной повозилась…
– А почему бабушка Мина с нами не пошла? – Спросила Мирослава о том, что тревожило ее еще с первого вечера в скрытке.
– Она всегда с воями остается. – Нетта пожала плечами, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Говорит, слишком стара, чтобы бояться.
Мирослава кивнула, принимая ответ. По ее разумению, в скрытке прятались пара таких, которым бабка Мина в дочери годилась. Но что она знает о ядзвинских знахарках? Может, им их боги каждую весну частичку молодости возвращают? Или еще что. А, может, просто добрая знахарка так отмахивалась ото всяких доброхотов, не желая разжевывать каждому, насколько важно вовремя промыть и перевязать рану. Самим-то воям, как всегда, недосуг.
Все эти дни Мирослава почти не видела ни Скирмута, ни Сколоменда. Да и Боруту – не часто, только когда забегал ненадолго перехватить кусок хлеба с мясом. Да еще тогда, в первый вечер. Тогда они, дождавшись, пока распаренные Нетта со Скирмутом уйдут к себе, от души напарились в баньке, выгоняя из тела болотный холод, чужую ненависть и, возможно, саму смерть.
Тогда, не забыв поблагодарить гостеприимного банника, Борута нес на руках сонную Мирославу,
Нес так легко, словно и не было за спиной бессонных ночей и тяжелых боев.
– Пусти, я сама идти могу. – Вяло отнекивалась Мирося, продолжая прижиматься к широкой груди. – Устал ведь…
– С тобой, ясколочко моя, я об усталости забываю. – Жарко шептал ей в волосы Борута. – Как тебя поймаю, словно крылья за спиной вырастают…
Но, как оно наступает после любой ночи, наступило утро. И Борута убежал по своим, мужским делам, а Мирослава осталась заниматься своими, женскими. В отличие от Ятвежи Новой, которую особо некому было оборонять (точнее, оборонять там пока было особо нечего, как, походя, пояснил Небр), старая Ятвежь особо не пострадала. Но разбросанное поспешными сборами добро требовало хозяйской руки. Напуганная скотина – ласки и пригляда. Брошенная работа – времени и рук.
В первый момент Мирослава была так рада, вновь видя знакомые лица, что могла только радоваться. Все живы: и ее Борута, и вечно угрюмый Скирмут, и могучий Зубрович, и красавец Небр. И даже вечный балагур Пьестила чуть ли не прилюдно милуется со своей Рутой, которая, кажется, все слезы выплакала в болотной скрытке.
Потом, когда схлынула первая радость, оказалось, что не одна женщина надела вдовий платок.
Сколоменд распорядился сначала позаботиться о живых. Да и покойных надлежало провожать к предкам достойно, а не впопыхах. Поэтому, павших воинов Сколоменд велел собрать в святилище. Сам он, сменяемый Борутой и парой старейшин, постоянно был там. Что происходило в самом святилище, Мирослава не знала. А спрашивать или заглядывать побоялась, не желая обижать ядзвинов. Только поглядывала порой на дымок, днем и ночью поднимающийся над святилищем.
Борута, отбыв в святилище свой черед, потом долго и упорно парился в бане, разводя самый сильный жар. И Мирославу с собой не звал. Казалось, не хотел марать ее соприкосновением со смертью. Или, наоборот, боялся привлечь к ней лишнее внимание.
В день похорон жалобные песни раздавались по всему селу. Мужчины собрали прямо посреди села, между курганов, большое кострище. На самом верху установили помост, который заботливо застлали самым лучшим полотном. Полотно это собирали женщины по всему селу, как последние дары для защитников. Потом из святилища вынесли тела погибших. Каждого из них у порога встречали жены, матери или невесты и сопровождали до помоста жалобным плачем с причитаниями.
Потом женщины отступились, а обряд продолжили воины. По знаку Сколоменда Скирмут со старейшиной Слином завели на помост белого жеребца. Тот, учуяв смерть, начал вырываться и бить копытами. Однако, руки
