Мэри Бэлоу - Рано или поздно
В общем, верхом он не поехал, а вместо этого уединился в оранжерее с Альмой, любившей вставать рано, и спросил ее совета о том, что его так волновало.
— Альма, будет ли проявлением дурного вкуса, если я попробую похитить часть лавров Лоррейн и Феннера?
Она не уставилась на него непонимающим взглядом, как сделали бы многие другие. В конце концов, она была его сестрой.
— Леди Анджелина Дадли? — спросила она.
Эдвард кивнул, внимательно рассматривая розовую герань, которая расцвела раньше всех остальных в этом же горшке.
— Хотя, наверное, мне все же не стоит так рано снова делать ей предложение. Она предупредила, что не стоит. Но мне кажется, очень уж это удачное время, раз здесь находятся сразу обе семьи.
— Она предупредила тебя, чтобы ты больше не делал ей предложение? — удивилась Альма, поплотнее закутываясь в шаль — утро было довольно прохладным. — Ты имеешь в виду, в тот раз, месяц назад?
— Вчера, — ответил Эдвард, вдруг заметивший, что все остальные герани были красными, а розовый цветок только один.
Любимый цвет леди Анджелины — помимо пятидесяти прочих.
Альма постучала его по руке.
— Вот так, внезапно, ни с того ни с сего, она сказала, чтобы ты не вздумал больше предлагать ей руку и сердце? Хотелось бы услышать чуть больше, Эдвард. Это когда вы вчера танцевали с ней вальс на террасе?
— Вчера днем, — сказал он. — Мы поднялись на холм у озера — ну, тот, где на вершине построены искусственные руины. И пока были там, с нее ветром сдуло шляпку, и она застряла на дереве внизу. Мы стали спускаться, чтобы снять шляпку, но поскользнулись и часть пути прокатились. И я… в общем, поцеловал ее. Я ее не заставлял, она… ну, она ответила на поцелуй. А затем сказала, чтобы на этот раз я ей предложения не делал. Сказала, что все равно мне откажет.
— О, Эдвард! — Альма слегка сжала его руку. — Конечно, на поцелуй она ответила. И конечно, она бы отказала.
Ну вот, опять. Женская логика. Честно говоря, она приводила его в полное замешательство.
— Так что, значит, мне нужно ждать? — спросил он. — Может быть, вечно?
— Разумеется, нет, — ответила Альма. — Но ты должен очень хорошо ей объяснить, что делаешь предложение, потому что любишь ее, потому что не мыслишь без нее жизни. Ведь ты ее любишь, правда?
— Ну конечно, люблю, но все это бессмысленно, Альма, — сказал он. — Она такая… — Он покрутил в воздухе рукой. — Ну вот такая. Вместо того чтобы спуститься с более пологого склона, обойти холм и так попасть к дереву, на котором повисла ее шляпка, или хотя бы дать мне возможность осторожно спуститься с крутого склона, а самой подождать наверху, она схватила меня за руку и помчалась вниз. Мы оба могли сломать шеи!
— И вы оступились, покатились вниз, ничего не сломали и поцеловались, — заключила Альма. — А вы смеялись?
— Ну а как иначе? — сказал Эдвард. — Хотя это не так уж и смешно, да?
— Жизнь вообще не смешная, — согласилась Альма, — за исключением тех случаев, когда она становится забавной. Когда мы делаем ее забавной. Эдвард, леди Анджелина Дадли идеально тебе подходит. Мы все поняли это с самого начала. И наконец ты и сам это увидел, хотя тебя это до сих пор ставит в тупик. Ты всегда слишком боялся, что утратишь контроль над своей жизнью, если позволишь себе просто расслабиться и начать ею наслаждаться.
— Ну, не настолько я скверный, — возразил он. — Или настолько?
Альма наклонилась и поцеловала его в щеку.
— Ты совсем не скверный, — сказала она. — В том-то и проблема.
— Значит, ты бы предпочла, чтобы я больше походил на Мориса? — нахмурился Эдвард.
— Я бы предпочла, чтобы бы ты больше походил на Эдварда, — ответила Альма. — На того Эдварда, каким он мог бы стать, если бы начал жить в полную силу. Если бы позволил себе больше, чем просто любить. Если бы позволил себе по-настоящему влюбиться — и в жизнь, и в женщину, созданную только для него.
— Хм, — протянул Эдвард, пришедший в некоторое замешательство.
Альма всегда была его рассудительной и практичной старшей сестрой. Он не ожидал услышать от нее такие поэтические излияния.
— И если ты рассчитываешь, что она выслушает еще одно твое предложение, — продолжала между тем Альма, — то сначала должен убедить ее, что это идет от сердца, Эдвард. Ты должен сделать что-нибудь очень решительное, чтобы убедить ее.
Он вздохнул, повернул голову и посмотрел на сестру.
— А я всего-то спросил, не окажется ли слишком ли дурным вкусом, если мы сделаем наше объявление (будет ли еще, о чем объявлять) во время приема, устроенного по поводу помолвки Лоррейн и Феннера.
Альма засмеялась, и он тоже усмехнулся.
— Ну, — сказала она, — на этот вопрос есть простой ответ. Нет. Это не будет дурным вкусом. Более того, мне кажется, что Лоррейн просто придет в восторг от радости. Она очень тебя любит, Эдвард, и ты это знаешь. Ты всегда был добр к ней и к Сьюзен.
«Ты должен сделать что-нибудь очень решительное, чтобы убедить ее».
Правильно. Только что?
После завтрака он с остальными мужчинами пошел на рыбалку. Это было его любимое занятие в деревне. И пока рыбачил, Эдвард решил, что днем поведет леди Анджелину на прогулку. Он поговорит с ней, снова будет смеяться, снова поцелует. И скажет, что любит ее. И даже если будет чувствовать себя при этом полным идиотом (а так оно наверняка и получится), все равно скажет. Похоже, подобные вещи имеют для женщин большое значение, и ведь он не соврет. Он в самом деле ее любит!
И да помогут ему небеса.
Однако дневную прогулку пришлось отложить — после ленча Юнис увела леди Анджелину в оранжерею, и, похоже, разговор у них шел с глазу на глаз. И потом Эдвард их больше не видел, хотя обошел весь дом гораздо позже того, как всем, включая обеих мисс Брайден, надоело музицировать в гостиной и гости разбрелись кто куда — кто на улицу, кто в бильярдную, кто в свои комнаты отдохнуть.
Уиндроу по случаю дня рождения своей матери отправился домой и собирался там ночевать — его имение находилось всего в десяти милях отсюда. Чуть раньше Эдвард бы просто пришел в восторг и искренне понадеялся бы, что Уиндроу не вернется обратно. Но он уже сумел это преодолеть — во всяком случае, до тех пор, пока Уиндроу не делает ничего, угрожающего безопасности леди Анджелины и ее душевному покою.
И тут, еще немного позже, это и случилось.
Когда Эдвард проходил через холл, к нему подошел дворецкий и протянул сложенный и запечатанный лист бумаги.
— Мне велели передать это вам лично в четыре часа, милорд, — произнес он, поклонившись.
Эдвард взглянул на записку. Его имя было написано аккуратным женским почерком. Юнис. Он вскинул брови. Письмо? Вместо того чтобы просто сказать нужное?
