Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт
– Женщине в ее положении, Луиджи? Значит, наша Энджи?.. А ну-ка посмотри на меня, моя крошка! Я правильно услышала? Ты беременна?
– Да, мадемуазель, я на пятом месяце, – гордо объявила будущая мать.
Октавия и Розетта не находили слов, чтобы выразить свое удивление и восторг, а Жерсанда вся преобразилась – ее щеки порозовели, ярко-голубые глаза заблестели от счастья. Казалось, радость жизни вернулась к ней в одно мгновение.
– Боже правый, вот это прекрасная новость! – воскликнула она. – Энджи, дитя мое, не называй меня больше «мадемуазель» теперь, когда вы с Луиджи женаты. Помнишь, в то январское утро, когда вы уезжали, ты обняла меня и шепнула мне на ушко «матушка Жерсанда»? Как мне было приятно… А скоро у нас в доме появится малыш, совсем крошка, которого мы все будем любить и баловать! Ты слышала, Октавия, я буду бабушкой! Это прекрасно! Луиджи, ты, наверное, радовался еще сильнее меня. Подумай, ведь у нас с тобой нет других родственников, кроме друг друга. Ты странствовал в одиночестве, а я жила в тоске, мучимая угрызениями совести, – последняя представительница несчастливого рода де Беснаков. Но теперь мы вместе, чудом ли или по воле случая, не знаю. Да и какая разница? Главное, что теперь мы – настоящая семья!
Жерсанда обвела своих близких взглядом и каждому улыбнулась – и своей верной Октавии, высокой, спокойного нрава женщине, которая, как и она сама, была уроженкой горного региона Севенны, что на юге Франции; и непоседливой Розетте; и маленькому Анри, которого привела в недоумение вся эта суета; и Луиджи, своему сыну-трубадуру, при крещении названному Жозефом де Беснаком. Сын улыбнулся в ответ. Черные волнистые волосы обрамляли его красивое загорелое лицо, яркие губы приоткрылись, обнажив белые ровные зубы. Взгляд пожилой дамы задержался на Анжелине, некогда ее подопечной, которая стала ей подругой, а потом и любимой невесткой.
– Господи, от счастья у меня голова идет кругом! – проговорила она и заплакала.
– Мадемуазель, не плачьте! Пресвятая дева, сколько волнений для одного дня! Сейчас принесу вам укрепляющей настойки, – засуетилась Октавия. – И ужином мне давно пора заняться. Хорошо, что я еще с утра поставила на плиту томиться рагу из зайчатины!
Желая утешить плачущую свекровь, Анжелина опустилась на колени возле ее кресла и нежно ее обняла. Растроганный этой картиной, Луиджи отошел к открытому окну. В южном направлении, за крышами соседних домов, высились заснеженные пики Мон-Валье – одной из самых высоких гор Пиренейского массива, этой природной границы между Францией и Испанией. Луиджи уже упрекал себя за мрачные мысли, одолевавшие его совсем недавно, и ему было стыдно, что тяга к свободе временами берет верх над чувством долга и любовью к близким.
«Я много лет мечтал иметь дом, отыскать родителей, – сказал он себе. – И вот Провидение послало мне солидное состояние и любящую мать – образованную даму голубых кровей, которая в душе такая же бунтарка, как и я сам. А еще у меня есть Анжелина, и она носит под сердцем малыша. Нашего малыша!»
Теми же словами он уговаривал себя в рождественский вечер в Лозере, в наследственном имении де Беснаков. Но в этот раз все было по-другому. Он ощущал себя по-настоящему виноватым, в первую очередь потому, что предстоящее пополнение в семье так мало его обрадовало. В действительности он боялся отцовства, боялся, что станет плохим отцом.
– Луиджи! – позвала его Жерсанда. – Прошу, подойди ко мне! Я больше не буду плакать. Я знаю, что мужчины не выносят женских слез.
– Иду, матушка! И, если позволите, я бы хотел, чтобы мы перешли на «ты», тогда исчезнут последние преграды между нами. Мне хочется большей простоты, большей близости, потому что мы теперь – настоящая семья!
– Конечно, мой сын, ты совершенно прав!
– А сказала ли вам Анжелина… Прости! Сказала ли тебе Анжелина, что ребенок был зачат в твоем имении, там, где ты родилась? – спросил он негромко. – Она совершенно в этом уверена. Хорошее предзнаменование, правда?
– Да, дети мои, я очень этому рада. А теперь расскажите мне о своих приключениях.
Октавия принесла укрепляющее снадобье. Розетта подала чай и лимонад. Анри устроился на ковре возле корзины с игрушками; обе собаки, по обыкновению, улеглись с ним рядом.
Анжелина, улыбаясь, стала рассказывать о долгом путешествии по Испании.
– Как только мы перешли через горы, пейзаж переменился. Деревьев стало меньше, а скал и их обломков – больше. А когда мы встретили первых испанцев! Боже правый! Я совсем растерялась, потому что не понимала, что они говорят, да еще так быстро! Но Луиджи, конечно, оказался на высоте. И благодаря ему я теперь знаю, что многие испанские слова имеют те же корни, что и наши, провансальские.
– А где вы ночевали? – спросила Розетта.
– По дороге в Сантьяго-де-Компостела много постоялых дворов, где обычно останавливаются на ночлег пилигримы. И не только мы одни шли по этой дороге день за днем. Часто вечером, за ужином, мы знакомились с другими пилигримами. Луиджи, помнишь того почтенного старца, который пришел из Эльзаса? Он одолжил тебе свою губную гармонику, и ты нам играл весь вечер!
– А ты, дорогая, прекрасно пела.
– Да, я пела, но, честно сказать, очень стеснялась.
– А красивые в Испании поселения? – спросила Октавия.
– Да, очень красивые и в большинстве своем многолюдные, шумные, пестрые. Но самое сильное впечатление на меня произвел момент, когда мы вошли наконец в базилику, где похоронен апостол Иаков. Сколько там было людей! Я молилась от всего сердца. Это было невыразимое счастье. Я еще острее ощутила, как я люблю всех вас и дитя в моем лоне!
Она умолкла с мечтательным видом. От ее лица в обрамлении темно-рыжих волос исходило поистине божественное сияние, а взгляд удивительных фиалковых глаз был устремлен на огонь в очаге.
– Но мне очень хотелось поскорее вернуться, – продолжала она. – Хотелось снова оказаться здесь, в моем родном городке, рядом с теми, кого люблю.
– И что же, мадемуазель, за эти месяцы вам не выпало случая поработать? – лукаво поинтересовалась Розетта.
Луиджи засмеялся. Ему тоже было что рассказать. И первой в череде историй, конечно, была та, о которой ему напомнил вопрос девушки.
– А ты как думаешь, Розетта? Повитуха и в странствии остается повитухой. Вот что случилось с нами вечером в одной таверне в Галиции…
Глава 2
С мыслями о ребенке
В доме Жерсанды де Беснак, в тот же вечер
Луиджи был хорошим рассказчиком. Все в гостиной, залитой розоватым вечерним светом, слушали его, затаив дыхание. Октавия и Розетта вздыхали, улыбались и охали, Жерсанда то и дело кивала. Рассказ сына словно бы перенес ее в тот мартовский вечер, проведенный в далекой таверне в Галиции. Анжелина, которой в повествовании, конечно же, отводилась главная роль, очень смущалась и не сводила глаз с Анри. Мальчик спокойно играл на полу. Он казался ей удивительно красивым. Каждый жест, каждая гримаска вызывали у Анжелины восхищение.
– Мы уже покончили с нашим скромным ужином, когда эта супружеская пара вошла в общую комнату, – вел свой рассказ Луиджи. – Энджи устала и мечтала только о том, чтобы лечь и сразу уснуть. Но вошедшая женщина была беременна, это было видно с первого взгляда – так сильно ее шерстяное платье обтягивало живот. Не знаю почему, но у меня сразу появилось странное предчувствие, хоть я и не обладаю тончайшей интуицией повитухи. Подавальщица указала приезжим стол, принесла воды и хлеба. Анжелина, которая еще минуту назад так хотела спать, попросила меня подождать немного, когда я предложил проводить ее в отведенную для ночевки паломников комнату. Я уже знал, в чем дело, и спросил у нее напрямик. И что ты ответила, дорогая?
– Что эта дама родит до наступления утра.
– Надо ли удивляться, что минут через пятнадцать эта дама, кстати, молодая и очень симпатичная, вскакивает из-за стола и кричит по-испански, что у нее отошли воды! Ты прекрасно можешь себе представить, матушка, как переполошилась наша Энджи. Она вскакивает тоже и бросается к даме, но без переводчика им друг с другом не объясниться… И вот мне приходится переводить, пока в комнате верхнего этажа на свет не появляются двое малышей. Да-да, их было двое – мальчик и девочка!
