Горгона и генерал - Тата Алатова
Трапп встал и выпил остатки шампанского прямо из горлышка бутылки.
Дышать стало немного легче.
— О чем вы говорите, — повторил он, словно вдруг утратив слух и возможность мыслить.
Горгона расхохоталась.
— Как вы могли быть таким идиотом? — всхлипывая от смеха, спросила она. — Хотя, конечно же, могли. Надменный гордец! Богатый мальчик из известной семьи! Вам все подавалось на блюдечке. Женщины вас обожали, карьера складывалась удачно, старый король вас боготворил! Вы же приносили ему победу за победой. И вы не привыкли… просить за себя.
Вместо ответа генерал развернулся и вышел из столовой.
В его каморке все еще стоял кувшин с вином, полным снотворного.
Залпом выпив то, что там осталось, генерал завалился на перину, с облегчением проваливаясь в мутное, полное неясных теней забытье.
Он проснулся уже за полдень, и сразу понял, что умирает.
Болела не только голова, но и все тело.
Что за отраву насыпала в кувшин эта женщина?
Кое-как умывшись и сменив одежду, он вывалился под мелкий летний дождь и покинул замок.
Стадо паслось в низине, в излучине реки. Обходя по широкой дуге коров, генерал добрался до дерева, под которым дремал пастух, и рухнул на траву рядом с ним.
— Мне так плохо, — пожаловался он.
— И вот что интересно, — отозвался пастух, — как великий генерал может бояться коров?
— Кто знает, что за мысли бродят между их рогами, — сказал Трапп.
Пастух залез в свою сумку и вытащил оттуда кувшин молока.
— Пей, — сказал он, — а то и правда помрешь.
Пастуха звали Лорелеей.
Ей было шестнадцать или около того.
Они подружились несколько лет назад, когда генерал без всякого дела бродил по округе, а смешливая девчонка с загорелыми локтями и облезлым носом швырялась яблоками
На самом деле, он не сразу и понял, что эта девчонка.
Так, щуплый мальчик-подросток, щелкающий кнутом и сплевывающий себе под ноги.
— А хлеба нет?
— Вот свалился на мою голову, — пробурчала Лорелея, покопошилась в сумке и отломила половинку от своей краюхи. — Что у тебя случилось?
Он рассказал.
Она лежала, жуя травинку, и на её лицо падал мелкий дождик.
— Обалдеть, — сказала Лорелея. — Финтифлюшка-то, похоже, права. Ты болван.
— Похоже, — согласился он, допил молоко и лег рядом, уставившись на пасмурное небо.
— Что будешь делать?
— По-прежнему ничего. К чему спустя столько лет ворошить былое?
Она помолчала.
— Кузнец ищет себе подмастерье.
— Смешно. Как твоя мама?
— Больше не кашляет. И вчера я отлупила паскуду Боба.
— Ого!
— Ага.
Дождик заканчивался, и солнышко робко проглядывало из-за туч.
— Приходи со своими братьями к нам на ужин, — предложил генерал.
— Ладно.
— Что… что это такое? — спросила горгона, глядя на целый выводок мальчишек всех возрастов, следовавших за Лорелеей по двору замка.
— Мои друзья, — ответил Трапп.
— Издеваетесь?
— Посмотрим, каких друзей вы заведете спустя десять лет в ссылке.
— Я не пробуду здесь и месяца, — прошипела горгулья.
— Ну да.
Лорелея подошла к ступенькам и задрала голову вверх, пытаясь разглядеть Гиацинту.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровалась она.
— У меня голова разболелась, — слабым голосом отозвалась гематома. — Пойду прилягу.
— Добро пожаловать, — провозгласил Трапп.
И в целом неплохо провел вечер, если бы не мерзкое чувство внутри его желудка.
Поздно вечером, когда гости отправились в свою деревню, унося с собой всю еду, которую могли унести, Трапп поднялся к горгоне.
Она яростно строчила письма, сидя за столиком в своей спальне. Возле лежала уже целая стопка написанных посланий.
В легком пеньюаре, с распущенными волосами и без всяких мушек и белил, она показалось Траппу незнакомкой.
— Что за ребячество, Бенедикт, — раздраженно сказала Гиацинта. — Для чего вам все это понадобилось?
— Пытался показать вам, что в ссылке тоже есть жизнь.
— Это не жизнь, — рассердилась она. — Но в вашей покорности судьбе есть какой-то подвох. Возможно, вы считаете, что не заслужили ничего лучшего?
— Вы так думаете? — рассеянно отозвался он, усаживаясь в кресло. Вытянув ноги, он откинулся на спинку и прикрыл глаза. — Ваш второй муж, канцлер Крауч, был очень жестоким человеком. Он любил издеваться над слабыми. Однажды он так сильно избил мальчишку-конюха, что тот остался калекой. Мы с ним плохо ладили, а вы?
Скрип пера прекратился. Подняв голову, Гиацинта бездумно смотрела в темный прямоугольник окна.
— Ваш первый муж был нищим стариком, второй — садистом, а любовник — мелочным тираном, — продолжал Трапп. — Что с вами не так, Гиацинта? Возможно, вы считаете, что не заслужили ничего лучшего?
— Что ж, — наконец, произнесла она. — Полагаю, у нас обоих есть прошлое, о котором мы не хотели бы говорить. Позвольте задать вам последний вопрос.
— Валяйте, — благосклонно разрешил генерал.
— Вы знаете, за что вас сюда сослали?
— Конечно, — пожал плечами Трапп. — Из-за женщины. Король был юным, он только-только вступил на трон и был пылко, до смерти влюблен в одну даму, жену посла. Но она предпочла неопытной молодости очарование зрелости.
Гиацинта задумчиво смотрела на него, словно разгадывая какую-то загадку.
— То есть вы полагаете, что Джон вас наказал из-за женщины? — спросила она.
— А разве есть другие варианты? — насторожился он.
Гиацинта встала, подошла к нему ближе и грациозно опустилась на его колени, обвив шею рукой.
Он ощутил слабый цветочный аромат.
Вблизи она казалась совсем юной и очень нежной.
— Мой дорогой Трапп, — произнесла Гиацинта, — официально вас осудили за измену.
От неожиданности он даже рассмеялся.
— Это наша дама изменяла послу, — сказал он. — А я был холост и восхитительно свободен.
— Да нет же, — вздохнула Гиацинта. — Вас осудили за измену родине. Было объявлено, что вы вступили в преступный сговор с неким послом соседней державы, передавая информацию о наших войсках.
— Что?
Он едва не сбросил её со своих колен, дернувшись так резко, что у горгоны клацнули зубы.
— Да сидите вы спокойно, — прикрикнула она. — Я была тогда девочкой, и мне было все равно, но мой старший брат как-то рассказал об этом. Он военный, и ваш низкий поступок до сих пор ужасно сердит его.
— Распутство, дуэли, драки, карточные игры, охота в чужих владениях, даже кражи — у Джонни был миллион поводов для обвинений. Но как он мог выбрать измену? — спросил генерал скорее самого себя, чем Гиацинту. Но
