Кэтрин Гэскин - Сара Дейн

— Я Сара Дейн.

Она с трудом встала на колени, затем поднялась на ноги и начала проталкиваться через плотную толпу к Эндрю. Когда они задвигались и затолкались, чтобы пропустить ее, его носа достигло еще большее зловоние. Она наконец подошла, споткнувшись о распростертое тело. Это вызвало такой поток злобной ругани, подобного которому он не слыхал даже на флоте. Но женщина, пробравшаяся к нему, казалась совершенно безразличной к этим ругательствам. Она была высокой, ей пришлось нагнуться, чтобы не удариться о верхние балки.

— Ты Сара Дейн?

— Да, я.

В потемках он не мог ее разглядеть, но голос ее он сразу же узнал. Это был тот самый голос, что прозвучал в защиту ребенка, когда узников направляли вниз после похорон, голос, который так озадачил его и преследовал все это время.

— А как ты встряла в это безобразие? Тебя следует выпороть за участие в беспорядках.

— Беспорядки! — Она убрала с лица выбившуюся прядь, чтобы взглянуть на него как следует. Он почему-то сразу ощутил робость. — Вы считаете беспорядком борьбу за то, что тебе принадлежит? Почему я должна этой дряни позволять лапать грязными руками мои вещи?

— Что же они пытались у тебя отнять?

— Вот что! — Она подняла руку и помахала перед его лицом грязным носовым платком с завязанными уголками и с чем-то тяжелым, завернутым в него. — Мою еду.

Эндрю оглянулся на мрачные лица вокруг и страстно пожелал выбраться отсюда. Здесь он оказался перед лицом факта, который постоянно сверлил его мозг, тревожил его: голод узников. Они жили, в основном, на солонине и протухших корабельных сухарях. Брукс, ежедневно соприкасавшийся с ними, говорил, что этого рациона, конечно, не хватает. Здесь была постоянная опасность вспышки чумы. Казалось, что ни он, ни капитан, ни Ост-Индская компания ничего не могут с этим поделать: им платили определенную сумму за транспортировку ссыльных, а она не предполагала никаких роскошеств. Несмотря на все старания Брукса, люди частенько умирали. Эндрю слышал рассказы о том, как на некоторых подобных судах мертвецов скрывали по нескольку дней, чтобы получать их пайки. И как везде, где есть голод, задиры вырывались из общей массы, чтобы силой добыть что могли.

— Это так? — спросил он ее.

— Конечно! — Она слегка тряхнула головой — жест был таким юным, что как-то не вязался с ее внешностью. — С чего бы они стали…

Он резко оборвал ее:

— Ты слишком много говоришь! Я с этим разберусь.

Он обернулся к окружавшим его женщинам:

— Еще раз случится подобное, только раз, и всем вам обеспечено наказание. Всем, слышите? — Потом он опять обратился к Саре Дейн: — И от тебя я больше слышать ничего не желаю.

— Что же, вы так и позволите им?..

— Хватит!

Он повернулся кругом и велел ей следовать за собой.

Когда стражник широко распахнул перед ними дверь, лихой задорный крик снова полетел им вслед.

— Желаем хорошо порезвиться, милочка! Не забудь сказать офицерам, что нас здесь еще полно осталось!

Эндрю резко остановился и обернулся к ним.

— Еще одно слово, — сказал он, — и никаких прогулок на десять дней!

Стражник с грохотом захлопнул дверь, но приглушенный смех преследовал их до самого трапа. Он жестом попросил женщину поторопиться.

Поднявшись на верхнюю палубу, он оглянулся, чтобы посмотреть, как она выйдет на яркий свет. Она слегка покачнулась, ошеломленная ощущением свежего воздуха и солнечного света. Он чуть не подхватил ее, чтобы поддержать, но, взглянув на сержанта, тут же опустил руку. Она удержалась на ногах, осмотрелась, овладев собой и напустив на себя спокойный вид, который так не вязался с ее лохмотьями. Его губы слегка раздвинулись в улыбке, когда он заметил эту попытку казаться выше обстоятельств. Секунду-другую она осматривала палубу с видом важной леди, приглашенной на борт. Потом, поймав его взгляд на себе, она изменила позу и повернулась к нему.

Он обнаружил, что она гораздо моложе, чем ему показалось сначала. Она была стройной, держалась прямо, на шее и лице не было морщин. Но тюремная грязь на ней была как бы щитом для той красоты, которой она могла обладать. Ее лицо и шея имели серый оттенок въевшейся в них за долгое время грязи; волосы ее, выбившиеся из небрежного узла, неряшливо падали на плечи. На ней было потрепанное платье, слишком просторное для нее, оборванное по подолу и тянувшееся за ней по палубе, как шлейф.

Потом она подняла на него глаза. Они были голубовато-зеленые. «Почти как море», — подумал он. В них было недоумевающее вопрошающее выражение.

— Какой здесь свежий ветер, лейтенант, — сказала она негромко.

Он быстро взглянул на нее, а затем, вспомнив о стражнике, отвернулся.

— Вы свободны, сержант.

— Так точно, сэр.

Он проследил, как тот пересек палубу, прежде чем снова повернуться к ней.

— Свежий?..

Несмотря на все старания, он не смог скрыть любопытство, и тут же рассердился на себя за то, что ответил ей. С ее стороны вообще было несоблюдением субординации обратиться к нему, и ему следовало ее тотчас же оборвать. Но из-за этих необычных зеленых глаз, устремленных на него, он на минуту потерял голову.

— Может быть, вы этого не замечаете, — проговорила она. — Но когда вынужден проводить время там, внизу, где…

— Разве я не велел тебе молчать?! — рявкнул он. — Тебя что, ничем не проймешь?

Он повернулся, сделав ей знак следовать за ним к пассажирским каютам.

Она вприпрыжку догнала его, заглянула сбоку в его лицо:

— А почему мне с вами нельзя разговаривать, лейтенант? Это же не помешает дисциплине — нас ведь никто не слышит. Кроме того, я так давно не говорила ни с кем, вроде вас. Там, внизу, — она указала на палубу, — они не знают королевского английского.

Он резко остановился и сердито посмотрел на нее.

— Если ты оказалась там внизу с теми, кто тебе не по нраву, то по своей собственной вине! Людей в Ботани-Бей ни за что не посылают!

— Да, но…

Он нетерпеливо тряхнул головой:

— Ты что, не понимаешь, что я на этом корабле не для того, чтобы слушать твою болтовню. Так вот, последний раз — замолчи!

— Есть, начальник.

Она сделала легкий реверанс в его сторону и, когда наклонила голову, ему показалось, что он уловил легкую усмешку на ее лице. Но она довольно покорно последовала за ним. Он слышал, как ее юбка шуршит по палубе.

Сара Дейн родилась в Лондоне восемнадцать лет назад в мансарде доходного дома на Вильерской улице, недалеко от Стрэнда. По крайней мере, так ей рассказывал отец; но он так часто переезжал из одного доходного дома в другой, спасаясь от гнева хозяек, которым он задолжал, что она не была уверена, помнит ли он, в котором из них она родилась.