Жаклин Брискин - Обитель любви
— Какую беду?
— Я и так уже сказала слишком много.
— Так и знал! Только время потерял, болтая с тобой! — крикнул Три-Вэ старухе.
— Пойди сними этот костюм, — спокойно сказала Мария. — Тебе душно в нем, и это тебя раздражает.
И она снова склонилась над каменным корытом.
6Всю неделю донья Эсперанца укладывала вещи Три-Вэ. Его небольшую комнату загромоздили старый чемодан, дорожная сумка и вместительный саквояж из телячьей кожи. Саквояж оставался открытым: его предстояло наполнить в последнюю минуту. Три-Вэ, как предполагалось, должен иметь его под рукой во время всего восьмидневного путешествия в пульмановском вагоне до Массачусетса. Три-Вэ смотрел на весь свой багаж, и у него на лице появилось выражение уныния. «Остаться! Вот единственный способ, которым я могу доказать свою дружбу», — думал он.
Он бросил тяжелый влажный пиджак на постель, снял жилетку, сделанную из того же черного сукна, и, борясь с пуговицами жесткого воротника, выглянул в окно.
У Динов все было необычно тихо. В этом чудилось что-то зловещее. Все окна в доме были занавешены. Ворота конюшни были открыты, но лошадей не выводили. Два садовника, жители Соноры, постоянно торчавшие в красивом саду перед домом, куда-то подевались. Словно по мановению руки злого волшебника жизнь в этом доме остановилась. Солнце освещало кончики прутьев железной ограды, ласкало позолоту закрытых ворот. Сады с оградой были редкостью для Лос-Анджелеса, а ворота — и того пуще. Эта ограда была словно дополнительной стеной, отделяющей от всего города особняк с лепными фронтонами и остроконечными башенками, крытыми шифером. Самый красивый дом в городе. Полковник называл его «скромным сельским шале». Наверно, для того, чтобы отличать его от еще более роскошного дома на Ноб-хилл в Сан-Франциско.
Глядя на дом Динов, Три-Вэ размышлял о шквале слухов, возникшем в связи со смертью полковника. Эти слухи возмущали его до глубины души. Мадам Дин происходила из аристократического рода Ламбалей, и Три-Вэ считал, что Амелия очень похожа на очаровательных и хрупких дам ancien regime[6]. В этом смысле его ссылка на гильотину была не случайной. Ему становилось дурно при мысли о том, что грубые лосанджелесцы будут совать свои носы в ее личную жизнь, в ее скорбь.
Вместе с тем он поймал себя на том, что тоже пытается проникнуть в эту тайну. Почему полковник застрелился? Амелия считала, что отца тяготили какие-то финансовые проблемы. Но разве полковник не владел четвертой частью Южно-Тихоокеанской железной дороги, четвертой частью компании, ставшей самой влиятельной и мощной силой на западе Соединенных Штатов? Без этой двухколейки Лос-Анджелес так и остался бы деревней, а его жители проводили бы дни на нескольких квадратных милях замкнутого пространства. Южно-Тихоокеанская железная дорога являлась пока единственной связующей нитью между Южной Калифорнией и всей страной. Полковник установил тарифы на перевозку любого зерна, мяса, других сельскохозяйственных продуктов, машин и нефти, которые доставляли сюда и увозили отсюда. Он обладал властью почти безграничной. Властью над жизнью и смертью. «Как Бог, — думал Три-Вэ. — Но разве Бог мог сунуть дуло дуэльного пистолета с рукояткой из слоновой кости себе в рот и нажать на спусковой крючок?»
Амелия обожала своего отца.
Из этого же окна Три-Вэ неоднократно видел девочку с длинными светлыми волосами, бравшую на своем жирном пони препятствия, чтобы похвастаться перед рыжебородым полковником, или сидевшую у него на коленях. Позже он видел ее маленькую прямую фигурку в красивых белых платьицах во время прогулок по саду. Она оживленно говорила с отцом, прижимаясь к его плотной руке. Они то исчезали под сенью деревьев, то показывались из нее.
До этого лета Три-Вэ даже не был знаком с ней.
В июне он повстречался с Амелией и ее гувернанткой в книжной лавке и платной библиотеке С. С. Бэр-хама. Она поинтересовалась, что он читает. Покраснев, он ответил, что хочет взять «Атланту в Каледоне». Оказалось, что ей уже разрешают читать Суинберна. По пути домой они разговорились. А после этого ему было позволено дважды в неделю бывать у Динов. Мадемуазель Кеслер, разумеется, всегда присутствовала. Но это была добрая старуха, чье присутствие замечалось лишь тогда, когда вдруг до их слуха доносилось урчание ее больного желудка.
Для Три-Вэ все лето было соткано из таких встреч.
Он был очень чутким и восприимчивым, одиночкой по складу характера, а это — свойство творческих натур В Лос-Анджелесе, этом открытом приветливом городке на западной оконечности континента, где жили самоуверенные и нахрапистые люди, самой ценной чертой его характера была подозрительность. Амелия была первым человеком, если не считать донью Эсперанцу, с которым он смог разговаривать откровенно. Она была парижанкой до мозга костей, живой и впечатлительной. С жадностью ловила каждую мысль — даже выраженную не совсем связно, — и спорила по любому поводу, дугой выгибая красивые брови и изящно поводя хрупкими плечиками и маленькими ручками.
Примерно с месяц назад в Амелии произошла какая-то перемена. Почувствовав это, Три-Вэ был обеспокоен тем, что не может понять причину. Ее красивый смех раздавался так же часто. Она по-прежнему спорила с ним. Ее острый язычок и чувство юмора остались при ней. Эта неуловимая перемена тревожила Три-Вэ.
Однажды она спросила его о долговых обязательствах и расписках. В ее тоне не было настойчивости. Она задала свой вопрос небрежно, но эта небрежность в конце слегка изменила ей, словно ударили по хрустальному треснувшему бокалу, и он издал дребезжащий звук.
— Долговые обязательства и расписки — это документы, подтверждающие долг, — сказал он.
— Да, но между ними есть отличие, — заметила Амелия. — Долговое обязательство — это долг перед государством, а расписка — персональный. Но какая еще может быть разница?
Она уже знала об этом больше, чем он! Смутившись от осознания своего невежества, Три-Вэ преувеличенно высокомерно ответил:
— Вообще-то я с бизнесом на «вы». Почему бы тебе не спросить у полковника?
— Вот именно отца-то я и не могу спросить, — ответила она, быстро отвернувшись.
После этого она больше никогда не делилась с ним своими тревогами.
В то утро, когда Три-Вэ узнал о самоубийстве полковника, он испытал страшное чувство вины. Из этого состояния, казалось, не было выхода. Он не мог даже извиниться. Семья Ван Влитов, все четверо, пошли к Динам, чтобы выразить им соболезнования. Как будто Дины были самыми обычными лосанджелесцами. К ним вышла мадемуазель Кеслер. Безостановочно урча желудком, она сказала, что мадам и мисс Дин убиты горем и пребывают в отчаянии. После смерти полковника Три-Вэ впервые увидел Амелию только сегодня, на похоронах. Он мог хоть частично искупить свою вину — хотя бы в своих собственных глазах, — если бы подошел к ним. Но он не сделал этого.
