Мэри Бэлоу - Не устоять перед соблазном
Его улыбка исказилась, один уголок рта задрался выше другого, и Кэтрин поняла, что им владеет сильное напряжение, что он, вероятно, не управляет мышцами лица. Вероятно, и две пощечины сыграли свою роль.
– Кэтрин, если бы я смог убедить тебя полюбить меня, – сказал Джаспер, – моя жизнь была бы совершенной. Я был бы счастлив до конца дней. Я…
– Опять это пари! – Кэтрин практически выплюнула эти слова. – Меня уже тошнит от него. Я больше в нем не участвую, ты понял? С ним покончено. Раз и навсегда. Любовь не игра, и я больше не намерена притворяться, будто это не так. Забудь о пари. Наши договоренности недействительны и утратили силу. Конец. Если хочешь и дальше заключать пари, возвращайся в Лондон к своим глупым приятелям, которые считают забавным ставить деньги на то, сможешь ты или нет убедить женщину, не сделавшую никому из вас ничего плохого, предаться с тобой разврату. И позволить, чтобы это произошло в публичном саду под деревом. Уезжай и не возвращайся. Скучать по тебе не буду.
Господи, откуда только взялись эти слова? Почему она опять вытащила на свет ту историю?
– Думаю, – тихо проговорил Джаспер, – с пари покончено. Я причинил тебе смертельную боль.
Это не было вопросом.
– Да, причинил, – подтвердила Кэтрин и разрыдалась.
– Кэтрин. – Джаспер взял ее за плечи.
Но Кэтрин решительно отказалась прижиматься к нему и плакать у него на груди. Вместо этого она уперлась кулачками в него. Горькие рыдания сотрясали ее тело. Ох, какой же дурой она себя чувствует! Откуда вдруг эта истерика? Все же произошло давным-давно. Это старая история.
– Как ты мог?! – сквозь всхлипы воскликнула она. – Как ты мог так поступить?! Что я тебе сделала?
– Ничего, – ответил Джаспер. – Мне нет оправдания, Кэтрин. Это было подлостью.
– И все джентльмены в клубе знали, – проговорила она.
– Да, знали многие, – согласился Джаспер.
– А теперь знают все, – простонала Кэтрин. – Зато так удобно обвинять во всем сэра Кларенса Форестера.
– Да, – произнес Джаспер, – удобно. Но виноват только я.
Кэтрин подняла к нему свое покрасневшее и отекшее лицо.
– Как ты мог так поступить с самим собой?! – тихо спросила она. – Неужели ты не уважаешь себя? Неужели тебе совсем чужда человеческая порядочность?
Джаспер сжал губы. Его пристальный взгляд – сейчас глаза были широко открыты – был устремлен на Кэтрин.
– Не знаю, – сказал он. – У меня никогда не было склонности к самоанализу.
– Ты намеренно не занимался самонаблюдением, – заявила Кэтрин. – Должно быть, в детстве чувства были для тебя невыносимы и ты просто отсек их. Но когда нет чувств, Джаспер, нет и сострадания – ни к другим, ни к самому себе. Ты закончишь тем, что будешь относиться к другим так же, как относились к тебе.
Она тыльной стороной ладони вытерла нос. Джаспер убрал руки с ее плеч и быстрым шагом пошел к камню. Взяв свой сюртук, он вытащил из кармана носовой платок и вернулся к Кэтрин.
Она взяла у него платок, вытерла глаза, высморкалась и скомкала его в кулачке.
– Я никуда не уеду, – сказал Джаспер, когда она подняла на него глаза. – Это мой дом, а ты моя жена. То, что я делал три года назад, непростительно, но, к сожалению, тебе от меня никуда не деться. Я прошу прощения, но никуда не уеду.
– Ах, Джаспер! – проговорила Кэтрин. Против своей воли она испытывала ликование. Он никуда не уедет! – Нет ничего непростительного.
Джаспер молча смотрел на нее несколько мгновений.
– Если пари расторгнуто, – сказал он, – значит, расторгнуты и все договоренности? И нет никаких условий?
– Да, – ответила Кэтрин, и для нее было большим облегчением дать именно такой ответ, потому что она отлично поняла, о каких именно условиях он говорит. Он никуда не едет, но в настоящий момент их семейную жизнь нельзя назвать по-настоящему семейной – из-за того условия, которое она выдвинула при заключении пари в первую брачную ночь.
Все это время она так тоскует по нему, хотя это и нелепо, потому что у них была только одна ночь. Все это время он спит в своей спальне.
– Приходи сегодня ночью ко мне, – произнесла Кэтрин и почувствовала, как запылали щеки.
Бросив на землю носовой платок, она обхватила ладонями его лицо. На левой щеке все еще был четко виден след от ее руки. А она сама, зареванная, сейчас, наверное, похожа на пугало.
Джаспер взял ее руки в свои и, развернув их, сначала поцеловал одну ладонь, потом другую.
– Кэтрин, – сказал он, – ты же не думаешь, что, услышав «приходи сегодня ночью ко мне», я буду ждать так долго? Нельзя ожидать этого от любого уважающего себя мужчины, у которого в жилах течет горячая кровь. И меньше всего от меня.
– Но все будут гадать, куда мы делись, – напомнила Кэтрин, – если мы уединимся в наши комнаты, как только вернемся в дом. Кроме того…
– Кэтрин, – тихо произнес он и поцеловал ее в губы.
И она сразу поняла, что он имеет в виду и какие у него намерения. Ее восприятие тут же обострилось: она кожей ощутила жар солнечных лучей, мягкость травы у колен, услышала стрекот и жужжание невидимых жуков, крик одинокой птицы. До нее донесся аромат его одеколона, запах его разгоряченного тела. Она почувствовала его страстное желание, которое наполняло его тело с головы до ног.
Кэтрин обняла Джаспера за шею и открыла ему свои губы.
Каким-то образом они оказались на земле, скрытые высокой травой. Они слились в яростном, горячем объятии, их дыхание стало учащенным. Жадными руками они сдирали друг с друга одежду и отбрасывали в сторону. Через несколько мгновений Кэтрин лежала на спине и ощущала на себе тяжесть тела Джаспера. Он навис над ней, опираясь на руки. На его лице отражалось желание.
– Кэтрин, – проговорил он.
Сжигаемый нетерпением, Джаспер разделся не полностью, он остался в расстегнутых рубашке и бриджах. На Кэтрин тоже остался корсаж, который был спущен ниже груди, и нижняя юбка, задранная до пояса. Она лежала, раздвинув ноги, и сквозь чулки ощущала мягкую кожу ботфортов Джаспера.
Кэтрин запустила пальцы Джасперу в волосы, горячие от солнца.
– Земля не очень удобное ложе, – сказал он, – особенно для любви.
– Мне безразлично, – проговорила Кэтрин и приподняла голову, чтобы поцеловать его.
Подтолкнув Джаспера коленями, она заставила его лечь на нее всем телом и войти в нее. Ее не волновало, что он понял, что выиграл то самое дурацкое пари задолго до того, как оно было аннулировано. Ее не волновало, что теперь он знает, что она любит его. Любовь ранима, она сама сказала ему об этом.
Да, очень ранима.
Но это не повод избегать ее.
– Позволь мне проявить благородство. – Его глаза улыбались. – Хоть раз в жизни быть благородным.
