Лиза Клейпас - Подари мне эту ночь
Он колебался, пристальным, почти хищным взглядом выискивая нечто в ее лице. Не важно, что это было, он, казалось, не нашел, что искал.
— Возможно, я когда-нибудь скажу тебе.
Сочетание его небрежного тона и пронизывающих глаз смутило ее.
— Ты мог бы сказать мне сейчас, если бы захотел. Ты можешь доверять мне. Во всем.
— Точно так же, как ты доверяешь мне, да?
Улыбка Адди исчезла, поскольку она услышала язвительную насмешку в его голосе, подобную удару хлыста.
– Что ты имеешь ввиду? Я действительно доверяю тебе.
Он не отвечал с секунду. А затем, к ее облегчению, он изменился с изумительной стремительностью, подняв гитару и начав играть в наигранном ковбойском стиле, что рассмешило ее. Задорная мелодия напомнила Адди о западных картинах, которые она видела в кино, картинах, изображавших статных красавчиков-ковбоев в десятигаллонных шляпах.
— Что ты играешь? Это кажется знакомым…
— Кое-что, что мы поем в пути.
Мелодия была «Моя Бонни направляется за океан». И поскольку она узнала ее, она остановила на нем укоризненный взгляд.
– Я знаю, что не ковбойская песня вообще.
— Да, это…
— Это песня моряков. Я даже знаю слова.
И она продемонстрировала строчку или две немелодичным голосом, который заставил его вздрогнуть: «…возвращают, возвращают мою Бонни мне, мне…»
— Это та часть, где мы обычно поем – «Вперед маленькие щенки, вперед!»
— Неужели вы не могли потрудиться составить собственную песню, вместо того, чтобы красть эту?
— Она не была украдена, только улучшена. Стиль Техаса. – Он был настолько нераскаявшимся, что Адди не удержалась от смешка.
— Ты бесстыден. И ты нуждаешься в перевоспитании, — она гладила ладонью его плечо и смотрела на главный дом. – Однако с этим придется подождать. Сейчас я должна уйти, ловкач.
Озорство исчезло из его глаз, и он отложил гитару. Его рука покоилась на ее талии, пресекая все ее попытки подняться. Она почти подскочила от неожиданности столь крепкой хватки.
– Почему ты назвала меня так?
— Как, ловкач? Да ведь это – только выражение.
Это было некое небрежное выражение привязанности для Берни и еще нескольких ветеранов в госпитале.
– Я не говорила этого тебе прежде и ты никогда…
— Откуда ты его знаешь? – Было в ней кое-что, некие странные сами по себе выражения, которые сбивали его с толку. Ему не нравилось внутренне осознание того, что она ограждает частичку себя от него, даже сейчас, когда находится в его объятиях. Иногда он даже чувствовал всю остроту ее страха, но никак не мог понять, кого или чего она боится. Быть может его?
— Я с…слышала это в Виргинии, — она заикалась, проклиная себя за то, что она такая неумелая лгунья. – Я никогда больше тебя так не назову, если тебе не нравится.
— Мне не нравится.
Она смотрела на него, перепуганная еле заметной насмешкой, что коснулась его губ.
— Я сожалею, — пробормотала она и сделала попытку подняться. Он резко одернул ее назад, на ступень, его руки обвились вокруг ее талии. Их глаза встретились с электрически заряженной вспышкой. Адди ощущала его напряжение, но не могла понять его. – В чем дело?
Он выглядел достаточно сердитым, чтобы встряхнуть ее. Его рука легла позади ее шеи и он удержал ее голову крепким поцелуем. Адди извивалась, протестуя от его грубости и упираясь кулачками в попытке оттолкнуть его. Его грудь была тверда, как кирпичная стена, тем самым отвергая все попытки оттеснить его. Сильная рука, сжимающая ее затылок, повергала ее в беспомощность, и Бен удерживал хватку до тех пор, пока она не подчинилась со слабым, сердитым звуком. Поцелуй представлял собой не что иное, как соревнование характеров. Что совершенно бесполезно в борьбе с ним.
Его язык требовал доступа внутрь, и Адди сжав руки в кулачки, стояла негнущимся телом в его руках. Зверские, высокомерные скоты-мужчины думали, что сила является лучшим средством решить все, что угодно. И как смеет он проделывать с ней такое, после всего, о чем они говорили ранее! После того, как унизительный поцелуй закончился, он поднял голову и впился в нее взглядом, сердитый, возбужденный и… неудовлетворенный.
— Что ты пытаешься сделать? – спросила Адди холодно, осторожно касаясь языком своих опухших губ в осторожном исследовании. – Ты…Ты… — она пыталась вспомнить слово, которое привык использовать Рассел. — …сукин сын! Ты сделал мне больно!
В его взгляде не было ни капли сожаления по этому поводу.
– Тогда мы в расчете.
— К черту в расчете! Что я сказала или сделала, чтобы ранить тебя?
— Это то, что ты не сказала, Адди. Это то, чего ты не сделала, – и, прежде чем она успела обдумать это, он поцеловал ее снова. Рассердившись, она запустила руки в волосы у него на затылке и с силой тянула до тех пор, пока он не отстранился.
— Катись ко всем чертям! – пробормотал он, сверкая глазами. – Я не хотел любить тебя. Я знал, что ты сведешь меня с ума. Будешь пытаться держать меня на расстоянии. И будь я проклят, если позволю тебе! Я буду изводить тебя издалека, пока не окажусь внутри тебя, и буду держаться крепко, независимо от того, как усердно ты будешь пытаться от меня избавиться.
И, не обращая внимания на ее хватку в его волосах, он накинулся своим ртом на ее. И на этот раз она уже была не в силах отогнать тот жар, что разливался по ее телу. Она разжала ладонь, высвобождая его волосы, и ее руки, дрожа, опустились на его плечи. Было невозможно игнорировать теплоту его будто стального, мускулистого тела, неровные удары сердца. Она водила руками по его спине, а ее грудь упиралась в его. Своей нежностью она была под стать его грубости, свободно предлагая то, что он стремился взять, покорно встречая его неистовство. Молча ее тело сказало ему то, что она не могла произнести вслух.
Да, ты нужен мне…люби…да, я твоя…
Поскольку он почувствовал ее отклик, он отпустил ее шею. Его руки плотно обхватили ее. Их тела горели огнем под одеждой, изголодавшиеся по свободе от всего, что их отделяло. Жестокость Бена исчезла, и он весь наполнялся сладкой болью желания. Опьяненным мощной смесью жажды и любви, он пытался заполнить себя ее вкусом и чувством. Его язык проник глубоко в безумной жажде, а она стонала, вплотную приникая к нему.
Они стремились быть ближе, и он столкнулся с грубостью рубчиков на остававшемся корсете, пытаясь изучить очертания ее тела. Ее юбки были целым ворохом ткани, защитным слоем. Единственной вещью, доступной ему был ее рот, и он поглощал ее дико, целуя, целуя. Задыхаясь так, будто пробежал не одну милю, Бен зажал в руке ее волосы, вспоминая, как они струились по его телу прошлой ночью. Он жаждал видеть ее нагой и раскрепощенной под ним.
