Эмине Хелваджи - Дочь Роксоланы
– Эге-гей, ну-ка, все слушайте меня, да не вздумайте говорить, будто не слышали! – продолжал он кричать. – Прямо на соседней площади знаменитейший из знаменитых, великий Кер Хасан, чей язык подобен жалу змеи, чьи шутки острее смеси красного и черного перца и жгут сердца подобно адскому огню, дает представление! Театр теней ждет вас, да только глядите – вдруг не дождется? Это же сам Кер Хасан, чья матушка хохотала всю беременность, потому что ребенок щекотал ее утробу! Ну-ка, кому охота послушать историю цыгана Карагеза и его приятеля Хадживата, который оставил на распутника из распутников свою прекрасную жену, взяв с того слово стеречь ее честь? Кер Хасан так расскажет эту историю, что вы уползете с площади, держась за животы, потому что ходить не сможете, ведь хохотать будете до упаду!
Михримах и Орыся переглянулись. Они видели театр теней: султан Сулейман, желая развеселить супругу свою, Хюррем-хасеки, как-то раз повелел дать представление на одной из площадей Топкапы, там, где можно было выглядывать из зарешеченных окошек галереи второго этажа. Но речь в том представлении шла о великом султане, завоевавшем Египет. Никакого цыгана Карагеза не было и в помине.
Горожане тем временем валом повалили на площадь, в сторону которой указывал толстый палец зазывалы. Орыся заметила, что многие ведут с собой женщин, и шепнула сестре:
– Мальва, гляди! Может, ничего постыдного и нет в этом Карагезе?
Михримах с сомнением пожала плечами, но пошла за сестрой.
Они успели вовремя: возле сцены как раз оставалась пара неплохих мест, откуда открывался прекрасный вид на происходящее.
Сам театр теней был похож на тот, который Орыся видела, сидя рядом с матерью: большой кусок ткани, натянутый на шестифутовую раму. За ней горели масляные лампы, отбрасывающие на раму яркий свет. Во время представления именно там, между рамой и лампами, должны были появляться фигуры героев.
И представление началось.
* * *Сперва появилась кукла, представившаяся Хадживатом, строителем мечети. Выглядел этот Хадживат словно какой-то обедневший бей, да и говорил похоже: под звуки флейты и мерные удары тамбурина декламировал газели о судьбе и предназначении мужчины: любить, воевать, вздыхать под луной о возлюбленной и умереть во славу родины. Все это шло вперемешку и звучало, по мнению Орыси, достаточно глупо. Михримах тоже морщилась временами. Привыкшие при дворе султана к лучшим образчикам изысканной поэзии, девочки находили декламацию Хадживата неуклюжей, плоской и лишенной всяческого смысла.
Как выяснилось, дурным поэтом и паршивым рассказчиком считали Хадживата не только Михримах с Орысей, но и новый персонаж театра теней, тот самый Карагез, о котором говорил зазывала. Выглядел Карагез, надо признать, презабавно: тощий, с огромной головой, на которой красовался величественный тюрбан. Время от времени тюрбан, к восторгу зрителей, сваливался с неистово машущего руками Карагеза, и тогда взору зевак открывалась внушительных размеров лысина. А еще у него был… хм… Нет, Орыся видела мужское достоинство в любом состоянии, когда читала трактаты, посвященные искусству любви. Но там оно было все же не таких огромных размеров.
Рядом охнула и покраснела Михримах.
Карагез с ходу вступил с Хадживатом в горячую перепалку. И в выражениях черноглазый цыган, обладатель величественного тюрбана и не менее величественного… хм… кое-чего другого, не стеснялся. Орыся почувствовала, как кровь жарко приливает к щекам. Но вместе с тем ее разбирал смех, уж больно хлесткими были реплики Карагеза!
– Знаешь… – все же выговорила она сквозь подступающий хохот, – нам нужно уйти отсюда. Я была… был неправ. Мальва… такое представление не для нас… ох!
Очередная меткая острота Карагеза заставила Орысю от души рассмеяться. У Михримах уже выступили слезы на глазах – так сильно она хохотала. Отсмеявшись, сестры переглянулись.
– Нет, – покачала головой Михримах, – нет, мы не уйдем. Я хочу досмотреть, чем же закончится дело. И оглянись, здесь полно женщин! Если им можно, значит, мы тоже вправе досмотреть спектакль.
Женщин и впрямь хватало, они все неистово смеялись и громко хлопали в ладоши, услышав очередную соленую шуточку Карагеза. Орыся начала понимать, почему Аллах устами Пророка – мир ему! – запрещает театр. Воистину, такое действо способно развратить даже лучшие натуры! И ведь не оторвешься от представления – слишком захватывает.
Тем временем Хадживат поручил Карагезу охранять невинность своей супруги, пока сам Хадживат должен был исполнить поручение муллы в Персии. Лично Орыся не согласилась бы доверить этому хитрому черноглазому цыгану даже дешевенькое медное колечко, но Хадживат, похоже, умом не отличался. Карагез, разумеется, согласился, объяснив это тем, что должен кормить собственную жену и детей, и долго совещался со зрителями о том, как бы ему выполнить данное обещание, ведь супруга Хадживата – женщина в самом расцвете сил и лет, удержаться и не соблазнить ее так сложно! Зрители, видимо уже знакомые с дальнейшим ходом пьесы, надавали Карагезу кучу скабрезных советов, причем в многоголосом хоре участвовали даже женщины!
Орыся прикусила губу и покачала головой. Действительно, Аллах сейчас должен рыдать над несовершенством мира. Да, Рамадан уже завершился, но это же не повод пускаться во все тяжкие!
Затем девочка тяжко вздохнула, вспомнив, что и сама не слишком-то хороша: переоделась в чужую одежду, открыла лицо перед сотнями, если не тысячами чужих мужчин, и это не в первый раз! Да еще и сестру подбила поглядеть на беспутное представление…
Которое, между прочим, шло своим чередом. Карагез, вопреки своей натуре и всем своим желаниям, честно старался сдержать слово и не посягнуть на честь жены Хадживата, но это оказалось ужасно нелегко, ведь женщина сама льнула к черноглазому цыгану. Как и муж, она была не слишком образована, но наизусть читала Карагезу любовные газели. Когда она прижималась к мужчине всем телом, его мужское достоинство решительно восставало против головы и требовало отпустить его на свободу.
В конце концов Карагезу пришлось спасаться бегством и притвориться мостом через реку. В этом месте у Орыси и Михримах от смеха выступили слезы на глазах.
Мост получился необычным, поскольку мужское достоинство вовсе не желало прекращать бунт против своего владельца, и проходящие по мосту дервиш и еврей вовсю гадали, отчего же какой-то глупый человек решил водрузить на переправе шест. Практичные женщины, появившиеся чуть позже, быстро прицепили к этому шесту несколько веревок и принялись развешивать белье. Карагез стонал, корчил уморительные рожи, но терпел – страх нарушить слово оказался сильнее боли. Затем караванщики привязали к достоинству Карагеза мулов, и одно из животных вздумало лягаться – тут уж цыгану пришлось вскочить и отлупить глупую скотину тем самым местом, к которому ее привязали…
