Жанна Лаваль - Месть венецианки
— Ваше святейшество, вы забыли произнести тост за герцога Романьи, — с улыбкой сказал Чезаре.
— Да, это верно, — согласился папа. — Однако мою рассеянность легко исправить. Пусть наполнят бокалы еще раз. — Он провел рукой по лбу, утирая капельки пота. — Знаете ли, я сам не свой с той поры, как не стало солнечного света, навсегда покинувшего нас…
Все переглянулись, и в зале воцарилась зловещая тишина. Через несколько секунд ее прервал лишь тяжкий старческий вздох папы.
— …Моя старость стала совсем одинокой. Отныне я намерен более прислушиваться к голосу сердца, чем к строгому призыву правосудия. — Он глубоко вздохнул и, собрав силы, торжественно провозгласил: — За здоровье герцога Романьи!
Папа вторично осушил кубок и все последовали его примеру — к безграничному удовольствию Чезаре.
После этого он сам поднялся и выпил за здоровье кардиналов. Выпил до дна, не оставив ни единой капли. Затем приказал Пинсону снова наполнить кубки.
— Теперь мы выпьем за скорое и благополучное спасение нашей сестры, герцогини Феррарской — Лукреции, похищенной коварными пиратами. Я молюсь за нее каждый день.
Александр VI нехотя присоединился к этому тосту, зная, что его сын лукавит. Лукреция слишком много знала о делах своего брата, и ее исчезновение из Италии лишь успокоило Чезаре. Папа все время спрашивал себя, не сам ли Чезаре устроил это похищение, ведь в ту ночь он тоже был на той злополучной вилле.
Неожиданно в зал ворвался какой-то человек. Чезаре побледнел; глаза его расширились, лицо исказилось. Папа тоже не мог вымолвить ни слова, так и застыл, словно скованный параличом.
— Вы удивлены, герцог? — с усмешкой спросил человек в одеянии монаха. — Вы, верно, рассчитывали, что я давно покоюсь на дне Адриатики? Как видите, силы небесные сильнее проделок дьявола, и теперь вам придется ответить за все ваши злодеяния.
— Себастьяно, ты погубишь себя! Замолчи! — крикнул кардинал Паскино.
— Не волнуйтесь, падре, — спокойно ответил Себастьяно, поднимаясь по ступенькам к столам. — Они сами подписали себе смертный приговор.
— Это какой-то бред…
— Он понимает, что говорит?
Шум стоял невообразимый.
— Скоро вы сами в этом убедитесь, — все так же спокойно ответил Себастьяно.
Наконец папа пришел в себя и поднял руку.
— Пусть объяснит! — Он внимательно посмотрел на Чезаре. Кажется, теперь у него появилась возможность выяснить, не затеял ли тот интригу против него самого. — Я хочу выслушать этого человека. Что значит «подписали приговор»? Вы выдвинули тяжкое обвинение высочайшей духовной власти. Если вы не сможете объяснить причину вашего святотатства, вас ждет костер. Говорите, мы слушаем вас.
Он подал знак кардиналам, чтобы они успокоились.
— Что ж, если вы готовы выслушать меня в присутствии кардиналов, это делает вам честь, ваше святейшество. Я хочу спасти Италию. Вы расшатали столпы церкви. Небесная твердь колеблется над нашими головами, готовая рухнуть и ввергнуть землю в хаос. Я хочу очистить церковь и всю Италию, и да свершится правосудие!
— Он — сумасброд, безумец! — пронзительно вскрикнул побледневший папа. — Эй, стража! Увести его!
— Подождите, ваше святейшество, — остановил отца Чезаре. Он с усмешкой взглянул на Себастьяно. — Судить наместника Господа на земле может только сам Всевышний. А где доказательства, нечестивец, что ты послан Богом?
Себастьяно взглянул на него с презрением.
— Чезаре Борджиа — братоубийца, превзошедший жестокостью Каина. Тиран гнуснее Нерона. Неверующий отступник, помышляющий о главенстве над церковью.
Чезаре вскочил. Казалось, он был готов кинуться на Себастьяно. Но какая-то сила словно приковала его к стулу.
— Так слушайте меня, отец и сын Борджиа! — продолжал Себастьяно. — И небу, и земле стали наконец нестерпимы ваши преступления. Час суда и справедливого возмездия настал. Вы сами стали своими палачами! Вскоре ваши жестокие души окажутся в аду!
Папа побледнел и с трудом произнес:
— Отцеубийца, ты отравил мое вино!
— Что со мной? — завопил Чезаре. — Мое сердце в огне. Но я не повинен в этом! Отец, я не виноват, кто-то подменил пробки на бутылках. О Господи!
Кардиналы смотрели то на папу, то на герцога, лица которых исказились от боли. Чезаре вскочил и заметался по залу, разрывая на себе воротник.
— Боже! — стонал папа. — Унесите меня, я умираю!
Александр VI упал на руки подоспевших слуг.
— Противоядия! Пинсон, где же ты? — орал Чезаре, метаясь из угла в угол, как раненый зверь.
— Вы не дождетесь его, — с усмешкой ответил Себастьяно. — Я убил его. Только что, в погребе, когда он пошел за очередной порцией вашего дьявольского зелья — на случай, если какая-то из ваших жертв окажется слишком живучей. Вы ведь за этим его посылали?
— Помогите! — кричал Чезаре. — Отрава горит в моих жилах! Помогите!
Герцог Романьи рухнул без памяти у ног Себастьяно.
«…Его бездыханное тело лежало у моих ног, но я не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Воцарилось долгое молчание. Кардиналы оцепенели, не в силах прийти в себя от увиденного. Наконец кардинал Паскино медленно поднялся и, не сводя глаз с трупа Чезаре Борджиа, едва слышно прошептал: «Амен!»
Что же мне еще рассказать Вам, моя дорогая синьора? Хотя справедливость и восторжествовала, на сердце было очень тяжело. Горе, обрушившееся на меня с кончиной моей любимой Клаудии, безгранично. Мой путь окончен. Жизнь моя отныне обречена…»
— Простите, мой господин, что побеспокоил вас.
Теодоро, появившийся, как всегда, неслышно, с виноватым видом поклонился, предупреждая гнев хозяина.
— Я же просил не мешать мне! Я занят и не желаю ни о чем знать! Кто бы там ни был, меня нет дома, слышишь? — Перо застыло над бумагой, рука торопилась продолжить письмо.
— Я бы не посмел, ваша светлость, но там… там вас спрашивает незнакомая мне особа. Она уверяет, что вы ждете ее, и очень вас просит принять ее немедленно.
— Но я никого не жду сегодня! — возмутился хозяин.
— А она уверяет, что вы давно ожидаете ее. Ах, да! Она просила передать вам это! — Теодоро сделал шаг вперед и протянул князю толстую пачку писем, перетянутых простым шелковым шнурком.
— Что это? Письма? Да здесь же мой герб! И почерк — тоже мой. Господи, от кого же они?.. Не может быть! Зови же ее, зови сюда немедленно!
Слуга вылетел из кабинета.
Мгновение, еще мгновение… Они казались вечностью, в которую спрессовалось все мучительное время испытаний и разлук. Дверь распахнулась, и на пороге появилась… Клаудиа.
