Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
– Куда мы идем? – осведомился он.
– В Коммуну.
– Давайте я буду нести вашу сумочку и муфту.
Я отдала ему все вещи, которые отягощали меня. Мы быстро шли по улицам Парижа. Столица просыпалась. Утренний туман рассеивался, поденщики спешили на работу, у булочных уже давно выстроились очереди. Я заметила одно новшество: теперь у дверей лавки привязывалась веревка, и все стоящие в очереди сжимали ее в ладони – так, чтобы не пролез никто лишний.
– Я хочу есть, мадам, – заявил Брике.
– Замолчи! Я тоже хочу. Но сейчас у нас нет времени. И если ты будешь напоминать мне о еде, я от тебя избавлюсь.
Когда мы подошли к Ратуше, в Соборе Парижской богоматери раздался колокольный звон. Заканчивалась утренняя месса – значит, сейчас никак не меньше девяти часов. Вокруг Ратуши, как всегда, толпились люди. Я с трудом пробралась через толпу к двери.
– Вы к кому? – осведомился привратник.
– К гражданину мэру.
– Он не принимает.
Я на ощупь нашла в кармане золотой ливр и тайком передала привратнику. Он в ту же минуту отступил в сторону, пропуская меня. Едва переводя дыхание от волнения, я взбежала по широкой лестнице. Какой-то клерк подробно объяснил мне, как найти кабинет гражданина мэра.
В приемной уже сидели какая-то дама и два господина. Дежурный клерк поднял голову и посмотрел на меня.
– Вы по какому поводу?
– По личному.
– Если вы по вопросу о лицензиях, то…
– Нет-нет! Я хочу прояснить кое-какое недоразумение в связи с декретом Собрания об эмигрантских имуществах.
Клерк вставил перо себе за ухо, прямо как индеец из племени апачей.
– Простите, вы – бывшая?
– Да, – с трудом произнесла я сдавленным голосом.
– Нечего вам здесь делать, – твердо произнес клерк, внезапно вскакивая и заслоняя собой дверь кабинета. – Я не впущу вас. За последний месяц от вас отбою нет. В вашем деле вам и гражданин министр не поможет, не то что гражданин мэр!
– Но что же мне делать? – взмолилась я. – Что вы все смотрите на меня как на преступницу, ведь я ни в чем не виновата!
– Разумеется. Все вы так говорите. Уходите отсюда!
– Куда?
– Ступайте к прокурору Коммуны гражданину Манюэлю. Ваш вопрос относится к его ведению. Хотя я сильно сомневаюсь, что вы что-то для себя выторгуете.
Запас энергии я еще не растратила и в сопровождении Брике побежала по коридорам, разыскивая, где же находится прокурор. Коридоры здесь были запутаннее, чем галереи Версаля, а клерки надменнее, чем королевские лакеи. Все смотрели на меня как на помешанную, которую следует посадить в тюрьму. Насилу мне удалось узнать местонахождение гражданина Манюэля.
– Прокурора сейчас нет, – заявили мне. – Он болен.
– Что же мне делать? – уже без прежнего энтузиазма спросила я.
– Обратитесь к его заместителю, гражданину Дантону. Я едва не подпрыгнула, услышав это имя. Дантон! Тот самый интриган и взяточник, с которым мне пришлось иметь дело менее года назад, – он теперь стал заместителем прокурора Парижа! И я даже не могла надеяться, что он забыл о той нашей встрече.
Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Гигант мгновенно поднял голову, увенчанную гривой волос, и взглянул на меня. Я только сейчас заметила, что губы у него искромсаны шрамами и совершенно бесформенны.
– Вы кто такая? – прорычал он, поднимаясь. Я с усилием преодолела внутреннюю дрожь.
– У меня к вам серьезное дело, сударь.
– «Судари» нынче отменены! – насмешливо сказал он. – Впрочем, я прекрасно вас знаю, мадам. Мы даже встречались как-то… встречались наедине. Не так ли?
«Слава Богу, – мелькнула у меня мысль, – что он, кажется, не ставит мне это в вину».
– Я Сюзанна де ла Тремуйль де Тальмон, сударь, если вы меня узнали.
– Еще как узнал. Не хитрите, дорогая, не узнать вас невозможно!
– Признаться, я не понимаю, что вы хотите этим сказать.
– Не понимаете? – рявкнул он. – Да чего же можно ожидать от женщины, которая все свободное время проводила рядом с этой австрийской шлюхой!
Я опустила глаза и дала себе слово, что ни за что не вспылю. Пусть он болтает что хочет. Мне нужно вернуть мое имущество. Я только сейчас впервые подумала, что и Сент-Элуа, должно быть, тоже подлежит секвестру.
– Садитесь, – приказал он, буквально швыряя мне дубовый стул. – Это сидение похоже на скамью подсудимых, но вполне возможно, что всем нам придется узнать, что это такое. Так что привыкайте.
Эта мрачная ирония была уже больше похожа на него, Дантона. Я невольно успокоилась, раздумывая, как найти к нему правильный подход.
– Я знаю ваше дело, дорогая. Там много всего наворочено. Я вдруг подумала, что тогда, в карете, он говорил со мной вежливее, но более сухо. Теперешнее его обращение «дорогая» не оскорбляло меня своей фамильярностью, а скорее успокаивало.
– Черт возьми, вы же прелестная женщина. Я ненавижу аристократок, но я обожаю красивых женщин. И очень им сочувствую, когда они попадают в сложный переплет. Почему бы вам не уехать в Вену? Бродя по этим бюрократическим заведениям, вы дождетесь, что вас просто-напросто арестуют.
– За что? – спросила я сухо. – Ведь я ни в чем не виновата.
– Ба, девочка моя, вы болтаете глупости! – прорычал он даже с некоторой долей сочувствия. – Это вам кажется, что вы невиновны. А кто же, по-вашему, должен отвечать за то, что вы были красивы и богаты и блистали в свете, когда другие работали?
– Но я же не выбирала для себя такой судьбы. В моем кругу это было принято. К тому же я женщина.
– Отличная женщина, черт побери! Так поезжайте в Вену.
– Но я не могу, – взмолилась я, уже глотая слезы. – Поймите, у меня так мало денег. А без денег трудно выхлопотать заграничный паспорт. Как же я уеду? Поэтому я и хочу вернуть себе дом, чтобы хотя бы продать его.
– Ваш дом будет продан с торгов, и пытаться сопротивляться этому – значит делать непростительные глупости.
Я принялась говорить быстро и бессвязно:
– Почему же? Ведь он секвестрирован не по праву. Мой муж не эмигрант. Он даже не уезжал никуда. Он погиб здесь. Еще три года назад. Это многие люди знают. Его растерзали санкюлоты. Но он был в Париже, клянусь вам в этом!
– Я верю, – спокойно сказал Дантон. – Но все это вам будет легче доказать Господу Богу, чем Коммуне.
– Я ведь говорю правду! Они не имеют права мне не поверить! Я найду доказательства… Найду гвардейцев, они видели моего мужа. Найду прислугу… Да и Лафайет…
– Лафайет сейчас в армии. И если вы вздумаете делать ставку на него, то быстро прогорите.
– Почему? – в который раз спросила я.
– Потому что его время прошло. Он сам скоро станет эмигрантом.
Я вспомнила о взаимной ненависти, существовавшей между Дантоном и Лафайетом, и решила оставить эту тему.
