Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
– Скоро начнется война. Очень кровавая. Бретань будет поднята против Собрания, на защиту короля. Ваш отец сам прибудет сюда осенью. А я уже прибыл в распоряжение Жана Коттро.
Я не верила своим ушам.
– В распоряжение кого? Жана Коттро? Уж не нашего ли лесоруба?
– Да, мадам. Но он уже не лесоруб. Он и его брат возглавят великий мятеж Вандеи, Бретани и Пуату.
– Аристократы выбрали в предводители лесоруба?
– Мадам д'Энен, этот лесоруб всей душой предан королю. К нему потекут толпы крестьян. Вы же знаете, как они недовольны новыми порядками. И разве вы не слышали о первых крестьянских волнениях прошлым летом?
– Слышала, разумеется… Тогда крестьяне изгоняли революционных чиновников и реквизиторов хлеба.
– Это было дело рук Жана Коттро.
– У меня служит горничной его дочь Франсина!
– И он нуждается в вас, – добавил маркиз.
– Почему?
– Было бы хорошо, если бы Сент-Элуа стал тайным штабом для подготовки нашего дела в Бретани. Мы нуждаемся в крепких стенах. Рядом с замком – сплошные дикие леса… Здесь удобно даже обороняться.
– Обороняться? – переспросила я в ужасе. – Вы хотите сказать, что устроите здесь побоище?
– Нет, совсем необязательно, мадам. Просто я вслух рассуждал о всех возможных удобствах этого замка.
Я не успела ответить. В гостиную вошла Маргарита. На лице ее была написана радость: молодой аристократ явно пришелся ей по душе. И, конечно, она уже успела вообразить невесть что: что гость непременно влюблен в меня, и какой бы мы были хорошей парой… Как же, она давно мечтала об этом.
– Пожалуйста, не стой здесь, – сказала я с досадой. – Поставь поднос и дай нам поговорить.
Маргарита поспешно поставила поднос с кофе на столик и довольно быстро для своих габаритов исчезла.
– Садитесь, – сказала я тихо. – Хотите кофе?
Молчание воцарилось между нами. Я налила ему кофе и сливок, передала чашку, и все это молча. У меня в голове уже четко вырисовывался отказ. Похоже, кое-кто из роялистов думает, что я страстно хочу участвовать в их борьбе. А ведь я их только поддерживаю. Но даже это не заставит меня согласиться на то, чтобы Сент-Элуа стал объектом особой ненависти новых властей.
– Вы уедете в Вену, мадам. Этот замок опустеет.
– Да, но ведь я пока не уехала. И мне еще достаточно долго придется прожить здесь.
Серебряная ложечка выпала из моих пальцев и со звоном упала на пол. Маркиз мгновенно наклонился и поднял ее. Наши глаза встретились, и я вдруг решила заговорить.
– Я не могу вам содействовать, – сказала я твердо. – Очень благодарю вас за то, что привезли мне письмо отца, но в заговорах я больше не участвую. Простите меня, маркиз, но ведь вы отдыхали за границей, а я целый месяц провела в тюрьме Ла Форс. Нельзя сказать, что это было для меня легко. У меня есть дети. Да и ради кого я буду рисковать? Король с королевой – и те решили смириться. Так что я не могу обещать вам ни моего личного участия, ни, разумеется, замка.
Я быстро поднялась со стула. Тонкая салфетка соскользнула с моих колен на пол. Маркиз де Лескюр тоже поднялся.
– Вы останетесь обедать?
– Нет, благодарю, – сухо ответил он.
– В таком случае прощайте. Мне жаль, господин маркиз, но я больше ничего не могу вам сказать.
Он сдержанно поклонился. Маргарита проводила его.
Я действительно решила не делать больше ничего такого, что нарушило бы мое личное благополучие. Прожив в Сент-Элуа два месяца, я вполне искренне была уверена, что могу и остаток жизни провести спокойно и безмятежно. Стоит только уехать в Вену, убежать из этой ужасной страны, которую я, к счастью и к несчастью, называю родиной. Я поселюсь в Австрии, даже не в городе, а в каком-нибудь крохотном сельском замке, похожем на Сент-Элуа. Я легко обойдусь без мужчин и без света. Дам мальчикам хорошее образование. Пройдут годы, и я стану старой, у меня появятся внуки, и первая часть моей жизни, насыщенная бурными событиями, будет забыта.
Мысли, подобные этим, вовсе не казались мне печальными. Я даже не скучала. Так хорошо было сидеть с малышами у камина в долгие зимние вечера… За окном бушевал ветер, снег налипал на окна, а в гостиной было тепло, потрескивал хворост, мягко сияли свечи. Жанно, как самый маленький, сидел у меня на коленях, Шарло и Аврора устраивались у моих ног, слушали сказки, болтали всякие глупости и были чрезвычайно рады, что я наконец-то нашла очень много времени для того, чтобы быть рядом с ними. В сущности, у меня никого не было, кроме них.
После визита маркиза де Лескюра я пробыла в Сент-Элуа еще пять дней, наслаждаясь спокойствием и перебирая старые вещи на мансарде. Занимаясь этим, я нашла даже старый потрепанный томик Вольтера в зеленой оправе. «Простодушный. Рукопись, извлеченная из сочинений отца Кенеля»… Очень давно, одиннадцать лет назад, эту книгу всегда носила с собой синьорина Стефания, моя гувернантка. Я положила томик в несессер, намереваясь забрать с собой и перечесть.
Спокойное течение моей жизни было изменено неожиданно и бесповоротно.
Как-то раз, отслушав утреннюю мессу в местной маленькой церкви, я встретила господина Рока, старого нотариуса, который когда-то регистрировал мою помолвку. Он совсем высох, стал желтым, как шафран. Увидев меня, он улыбнулся.
– Приятно видеть вас в Бретани, мадам. Хотя, может быть, в Париже вы были бы нужнее.
– Почему?
– По причине последних решений Собрания. Я покачала головой.
– Мне нет дела до этих решений, господин Рока.
– Вы не интересуетесь тем, что происходит вокруг?
– Я больше не интересуюсь политикой, сударь.
– Ах-ах, мадам, и этим себе вредите. Разве вы не слышали, что согласно декрету Собрания все земли и имущество эмигрантов подлежат немедленному секвестру?
– Но я же не эмигрантка. Я больше двух лет назад вернулась. И муж мой, принц д'Энен, умер тут, во Франции.
– А ваш отец? К тому же в этих делах бывает столько недоразумений. Ах-ах, бывает столько прискорбных казусов. У вас могут многое отобрать, пользуясь вашим безразличием.
Я задумалась над словами нотариуса, и меня охватил ужас. В его словах есть резон! Мне из-за отца могут приписать что угодно. Да и мое пребывание в Турине – не подведут ли и его под общий закон? Правда им не нужна. Им – чиновникам, стремящимся превратить меня в нищую, – было бы за что зацепиться!
– Когда принят этот декрет? – спросила я, бледнея.
– Девятого февраля, мадам.
Силы небесные, почти неделю назад! И еще пять дней мне будет нужно, чтобы добраться до Парижа!
Я бросила все свои бретонские дела, не стала ждать, пока Жак починит карету. Я даже не успела посоветоваться с Паулино. В одном плаще и платье, бросив в дорожный несессер смену белья, духи и немного денег, я поцеловала детей и пешком вышла на проселочную дорогу.
