Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская
Он верил, что Элен сильна. Только сильные женщины отпускают своих сыновей, еще юных мальчиков, на смертельную битву.
Ее сложно сломить. Она будет держаться до конца, как Франция, как Париж: пока живы люди, жив и город, жива и страна.
Элен жила в его мыслях. Дай Бог, чтобы она жила.
Бог.
Кто Ты. Что Ты. Где и откуда.
Мы простили друг друга?
Нет, не тот вопрос.
Как мы теперь относимся друг к другу?
Он привык к Нему. Принял заново. Как данность. Обращался к Нему — но не знал, к Какому конкретно: Которого знал до потери своих близких или Тому, что забрал их, увел, скрыл?
Он триедин. И Он многолик. И Он целое. Он — всё.
Его не познать до конца. Его только принять. Только верить в Него.
Но верить ли Ему, доверять ли?
Обещания Его охранять близких его не исполнены. Все они далеко. Их нет рядом. Кого-то временно. Кого-то навсегда.
Навсегда ушел Луи.
Луи.
Верный друг. Товарищ. Первая любовь.
Он погребен под слоями грязной взрытой земли и глины на городской окраине, в придорожных ямах. Наспех закопан. Сожжен.
Это невыносимо.
Нужно было сообщить его родным. Даже если они это как-то узнали. Успехи и надежды на то, чтобы добыть их адрес, были минимальны. Но так или иначе, во имя памяти Луи, это всё равно пришлось бы сделать, попытаться.
Однажды в вечер, когда боль, неутихающая, сложно преодолимая душевная боль всё же на краткий миг отступила, Констан посетил парижское представительство школы, где обучался, и попросил, если еще хранился, домашний адрес Луи, когда он проживал с родителями. Быть может, они еще там. Ему дали адрес. Это было чудо. Немолодая дама, что работала в архивах, прониклась рассказанной Дюмелем трагической историей. Она тоже потеряла родных и близких: ее пожилые тетя и дядя, владельцы скобяной лавки, скончались от полученных ран, когда их потехи ради избили пьяные фашисты, отмечая очередной успешный прорыв Вермахта на каком-то фронте, а ее лучшая подруга лишилась зрения, когда ее заподозрили в связях с Сопротивлением и пытали.
Как же теперь доставить до родителей Луи скорбную весть, не привлекая внимания фашистов? Как выразить соболезнования, рассказать правду, свидетелем которой был он, Дюмель? Чтобы попасть даже в соседний, близлежащий городок, необходимо разрешение, получить которое непросто. Как быть?
Случай решил всё.
Была глубокая ночь. Первые предзимние холода. Констан спал. Вдруг кто-то осторожно постучал в окно, словно искал спасения.
Дюмель резко вскочил. Он научился просыпаться даже от малейшего шороха. Перед окном вплотную маячили три темных силуэта и что-то прикладывали к стеклу. Констан неярко зажег настольную лампу и поднес ее к окну. На него смотрели трое молодых мужчин, нагруженные рюкзаками и сумками, одетые в неприметные одежды. Один из них прижимал ладонью к стеклу бумажку с текстом на французском: «Мы из французского Сопротивления. Пустите нас ненадолго отдышаться».
Сердце всколыхнулось. Сопротивление! Вторая армия. Отчаянные бойцы невидимого, но известного в стране фронта. Борцы за свободу и независимость любимой страны.
Не раздумывая ни мгновения, даже не допустив мысли, что это могут быть предатели и обманщики, Дюмель рукой указал им направление входа в пристрой, а сам побежал открывать дверь.
Мужчины вошли неслышно, несмотря на их рост и крепкое телосложение, тяжелые сумки в руках и за спиной. Он указал им в сторону своей комнатки. Оказавшись в ней, мужчины так же бесшумно, как и вошли, оставили сумки у входа и, найдя взглядом настенное распятие, перекрестились на него.
Констан так хотел разузнать у них всё: как и какие ведутся диверсионные операции, успешно ли, сколько ячеек Сопротивления в Париже и других городах, сколько всего человек примкнуло к ним. Но понимал, что не может рисковать их жизнями, не должен отнимать у них время.
— У меня есть немного еды. Вода, хлеб с маслом, сыр, — прошептал Дюмель, стоя в окружении мужчин. Они были несколько старше его, с неаккуратными бородами. Молодые лица уже перечеркивали морщины.
— Мы бы перекусили, да. Спасибо, — произнес низким голосом старший из них.
Из комнатки — в коридор, там — подпол. Кувшин с прохладной водой, куски хлеба, немного масла, головка небольшого сыра. По возвращению в комнатку Констан застал мужчин сидевшими на своих же сумках. Он быстро соорудил бутерброды и налил воды в стаканы. Мужчины ели молча, жадно, быстро, не переглядываясь.
— В каком направлении вы идете? — всё же осмелился спросить Дюмель, когда спустя несколько минут они закончили перекус и отряхивали руки, вставая. Как он был поражен, узнав, что мужчины идут на соединение с новой ячейкой, доставляя им самодельные боеприпасы, именно через городок родителей Луи! Дрожащим голосом, сбивчиво он озвучил свою просьбу. Ночные гости переглянулись, в глазах каждого читалось сомнение. Констан уже решительно подумал, что напрасно задал вопрос. Но тут старший из мужчин протянул руку.
— В ответ на ту доброту, что вы нам сделали, преподобный. Мы постараемся, — произнес сопротивленец.
Не веря в происходящее, Дюмель вложил в протянутую, израненную руку небольшой конверт без подписи отправителя. Он написал всё в письме. Мужчина еще раз сложил тонкий конверт и убрал его в нагрудный карман, застегнув его на пуговицу.
— Благословите, преподобный, — произнес другой молодой человек, когда все трое вновь разместили на плечах и взяли в свои руки сумки.
Констан торопливо, но с жаром отчитал благословение и перекрестил каждого сопротивленца. Те склонили головы в знак прощания и благодарно посмотрели на Дюмеля. Выглянув за дверь и удостоверившись, что ни одной живой души в парке нет, а шума немецких автомобилей не слышно, старший из мужчин махнул ладонью своим приятелям. Констан быстро потушил огонек в свечи. Все трое растворились в темноте, как тени. Всё без лишней суеты, без шороха, без лишних слов. Всё тайно.
Отважные люди.
Таким хотел стать Пьер-Лексен.
Пьер-Лексен. Его юный Бруно.
* * *
Прошло уже столько недель. А никаких известий и сообщений о его судьбе. Так и не было похоронных листовок. Так и не доставлены бумаги о причинах смерти. Так и не отправлены солдатские номера и жетон, свидетельствующие о безвозвратной потере бойца по фамилии Бруно. Вообще ничего. Словно с исчезновением Пьера исчезла и вся информация о нем. Так же, как и о его матери.
Дюмель не мог поверить ни в чудесное спасение юноши, ни в его гибель. Но тем не менее допускал оба
