Эльвира Барякина - Князь советский

Элькин видел, что Нина страдает, и пытался ее приободрить:

– Мы с вами обязательно должны сходить на «экскурсию по Древнему миру». Я покажу вам такую красоту, какой вы еще никогда не видели.

Нина согласилась – ей надо было хоть ненадолго отвлечься от черных мыслей.

Целый день они бродили в отрогах Карадага и заглядывали в пасти ущелий.

– Мы с вами стоим на потухшем вулкане, – проговорил Элькин, когда они забрались на скалу, с которой открывался потрясающий вид. – Представляете, что тут творилось в доисторические времена? Кипела лава, все взрывалось и тряслось от землетрясений… А сейчас – тишина и покой.

Элькин замолчал, всматриваясь в горизонт.

– Когда море сливается с небом, кажется, что мы стоим на гигантском корабле и плывем по воздуху. – Он глубоко вздохнул. – Я давно хотел с вами поговорить, и сейчас наверное самый лучший момент…

Нина в испуге посмотрела на него: ох, только не это! Он что – решил сделать ей предложение?

– Я тоже хотела кое-что рассказать вам.

Нина давно уже поняла, что единственный способ уберечь Элькина от унизительного отказа – это первой поведать ему о своих отношениях с Климом.

Она ничего не стала утаивать и выложила ему все: как они познакомились, как долго скитались по России во время Гражданской войны и как эмигрировали в Китай.

Элькин молча слушал, и на его лице застыла ничего не выражающая улыбка. Разумеется, он понял, что Нина попыталась спасти его самолюбие и был благодарен ей за это.

Они сидели на краю скалы и смотрели на розовеющие облака над бухтой.

– Мы с вами появились на свет в неправильном месте и в неправильное время, – глухо сказал Элькин. – Мне нужно было родиться через сто лет, а вам подошел бы конец восемнадцатого века. Из вас получилась бы идеальная правительница маленького просвещенного герцогства.

– И что бы я там делала? – спросила Нина.

– Ну, во-первых, вы были бы сама себе хозяйкой и не придавали бы такого значения мужчинам. Вы могли бы покровительствовать ученым и переписываться с лучшими умами своего века. Художники изображали бы вашу светлость на картинах с амурами, а поэты писали бы вам остроумные мадригалы. У вас были бы тайные любовники, прелестная чистенькая столица и восторженные подданные. А что еще надо?

– И дело бы кончилось либо иностранным вторжением, либо дворцовым переворотом, – проговорила Нина, поднимаясь. – Так что разницы никакой нет: меня и в двадцатом веке либо прирежут, либо посадят. И даже лучшие умы ничего тут не сделают – судьба у меня такая.

Они вернулись домой, когда уже стемнело. Грозная Слава вышла встречать их с керосиновым фонарем.

– Где тебя носит?! – закричала она и, схватив Нину за руку, потащила ее за собой.

– Что-то случилось?!

Хозяйка открыла дверь в Нинину комнату и показала на скорчившуюся на постели Китти.

– Вот, полюбуйся!

Нина бросилась к ней:

– Что с тобой?

Лицо Китти опухло, глаза превратились в маленькие щелочки, а на щеках алела болезненная сыпь.

– Опять все болит! – всхлипнула Китти, запрокинув голову.

Нина в растерянности смотрела на дочку: она-то была уверена, что у нее ребенок никогда не заболеет.

– Мама здесь… мама тебя спасет… – повторяла она, прижимая Китти к груди. – Я сейчас поеду в Феодосию и найду тебе доктора!

– Ничего этот доктор не сделает, если дура-мамаша кормит ребенка черт знает чем! – проворчала Слава и показала на валявшуюся на полу бумагу из-под шоколада.

– Это ей отец прислал, – проговорила Нина. – Китти любит сладкое…

Слава притопнула на нее ногой.

– Давно бы сами обо всем догадались, а у вас ума ни на что нет!

Слава ушла, оставив керосиновый фонарь на сундуке, а Нина еще долго сидела на постели – потрясенная до глубины души.

Так вот в чем заключалась болезнь Китти – Клим закормил ее шоколадом! Нине доводилось слышать, что некоторые люди вовсе его не переносят.

Вскоре ее мысли приняли совсем иной оборот. Зная эту тайну, Клима можно было разлучить с Галей: достаточно будет сказать, что это от ее присутствия ребенку становится плохо. Сам Клим никогда не догадается, почему Китти болеет, да и московские доктора вряд ли ему помогут.

Дверь скрипнула и на пороге вновь показалась Слава.

– Вот, держи! – сказала она, протягивая Нине горшок с нарисованными глазами, ушами-ручками и кудряшками вокруг горлышка.

– Это я тебя слепила.

Нина заглянула внутрь – в горшке лежала маленькая мышеловка и кусок овечьего сыра.

– Это то, что сейчас у тебя в голове, – сказала Слава. – Если не нравится, положи что-нибудь другое.

«А я ведь и вправду постоянно думаю о приманках и ловушках, – ужаснулась про себя Нина. – Я привыкла так решать все проблемы».

Гениальный план по изгнанию Гали предстал перед ней в новом свете.

«Я хотела обмануть Клима, причем за счет Китти. Но тогда получается, что он правильно поступил, заранее отвергнув меня! Кому нужна такая интриганка?»

Слава с усмешкой наблюдала за выражением Нининого лица.

– Ну то-то же! – довольно сказала она, прикрывая за собой дверь.

– Веселой тебе ночи!

Нина и вправду долго не могла заснуть. Ей хотелось действовать – принять судьбоносное решение и отныне и впредь поступать совсем по-другому.

Она долго изобретала, что положить в горшок в качестве символа новой жизни, но задремала, так ничего и не придумав.

А утром выяснилось, что Китти засунула в него свои бирюльки.

Глава 23. Советское казино

С тех пор, как Клим уехал, Галя чувствовала себя слабой и безжизненной, будто после потери крови. Происходило что-то очень неправильное: Клим отправил Китти непонятно с кем, непонятно куда, а из Архангельска прислал только одну телеграмму: «Уезжаю в отпуск. Когда вернусь – позвоню».

Про подмосковную дачу и поездку на юг можно было забыть – Галя только напрасно сослала дочку в Ленинград. Впрочем, Тата не жаловалась: ее приняли в пионеры и она была на седьмом небе от счастья.

Лето стояло холодное и облачное. По ОГПУ ходили тревожные слухи – на коллегии был зачитан доклад о перлюстрации солдатских писем: деревенская родня жаловалась красноармейцам на произвол властей, и матери в открытую призывали солдат повернуть штыки против «воров, которые вытряхивают из народа всю душеньку».

– У нас в деревне прямо говорят: «Скорей бы война», – сказала Капитолина, когда Галя пришла в квартиру Клима, чтобы разобрать почту.

– В городе работы нет, а в деревне и вовсе никто ничего не делает. Мужики хлеб убирать не собираются и скотину в поля выгоняют: пусть жрет все, что сможет, – все одно пропадать!