Грегор Самаров - На берегах Ганга. Раху
Глаза капитана заблестели.
— Вот, — продолжал он, взяв со стола бумагу с большой печатью, — это полная доверенность, передающая вам как заместителю все мои полномочия и командование всеми войсками в Калькутте. Я отдаю вам не только всю свою власть, но и всю ответственность. Но я думаю, что могу вам доверять, так как ваша судьба связана с моей, и что я для вас сделал и сделаю, того никто другой сделать не сможет.
Капитан взял доверенность и письмо:
— Я оправдаю доверие вашего превосходительства, как оправдывал его до сих пор и, клянусь небом, не буду бояться ничего!
Его глаза горели, грудь тяжело дышала, губы едва удерживали слово, готовое сорваться, но он не сказал его, а когда губернатор еще раз протянул ему руку на прощание, он склонился, и Гастингс почувствовал слезу на своей руке. На другой день капитан официально простился с губернатором, и оба уехали из Бенареса в разные стороны — Гастингс со слонами, богатой свитой слуг, в сопровождении конного и пешего войска, а капитан — на быстром коне с небольшим эскортом легкой кавалерии.
Близ роскошного и великолепного для того времени города Байзабада, между Гангом и рекой Гогра, на высокой скале стояла крепость, воздвигнутая древнеиндусским строительным искусством, которое славилось умением углублять фундаменты глубоко в скалы. Древний замок, выдержавший в течение тысячелетий немало бурь и восстановленный Асафом-ул-Даулой, служил ему иногда временной резиденцией. Может быть, у него была тайная мысль, при восстании или враждебном вторжении укрыться в нем, представлявшем почти неприступную крепость. У замка не было определенного имени, народ же называл его замком короля или «Орлиным гнездом».
Раджа блестящим шествием выехал навстречу Гастингсу, который сам соскочил с лошади при приближении Асафа-ул-Даулы, говорил с ним не иначе, как с непокрытой головой, и велел войскам пройти перед князем церемониальным маршем. Когда они приблизились к крепости, Гастингс увидел спешно выстроенные бараки, в которых стояли слоны и лошади. Тут же расположился отряд английских войск, составлявший гарнизон Лукнова под начальством полковника Чампиона, и часть телохранителей набоба под командой полковника Мартина — генералиссимуса местных войск, заведующего двором и казначея набоба. Он попросил позволения поставить к набобу Дауле почетный караул от пришедшего с ним войска, и таким образом все бастионы и валы крепости оказались занятыми английскими солдатами, так что набоб, в сущности, находился во власти и в плену у своего гостя, которому он отвел самые роскошные комнаты дворца.
Асаф-ул-Даула велел приготовить торжественный обед и привез немалую часть своего гарема, чтобы угодить своему гостю. Но Гастингс, немного отдохнув у себя от утомительного путешествия, в вежливой форме, но с твердостью, не допускавшей уклонений, просил у набоба аудиенции по делу, послужившему причиной его приезда. Набоб со вздохом согласился на просьбу гостя, равнявшуюся приказанию, и сам пришел в сопровождении полковника Мартина в роскошный кабинет губернатора.
У Гастингса в кабинете присутствовал мистер Раутон, английский резидент в Аудэ, тонкий и ловкий дипломат. Губернатор с обычной своей энергией и точностью приступил к делу. Он потребовал от набоба как друга Англии в самых почтительных выражениях восемьсот тысяч фунтов стерлингов на расходы, связанные с войной против магаратов и Гайдера-Али. Набоб с трудом удержался в своем золоченом кресле, услышав слова губернатора, сказанные так, точно это само собой разумелось. Даже мистер Раутон испугался, зная, что средства набоба истощены великолепными постройками, производимыми полковником Мартином, и расточительной роскошью его двора. Несколько оправившись, набоб начал плачевным голосом уверять, что ему немыслимо собрать такую сумму и даже хотел просить губернатора избавить его от расходов по содержанию войска, ссылаясь на полковника Мартина и английского резидента. Он умолял губернатора не предъявлять таких требований, глубоко огорчающих преданного друга Англии. Гастингс оставался неумолим.
— Мне было бы очень жаль, — заявил он, — если бы в совете компании, а тем более при дворе моего повелителя, короля Англии, возникли когда-нибудь сомнения в дружеских отношениях короля Аудэ, что очень возможно после мятежа в Бенаресе.
— Сомневаться в моей дружбе? — удивился набоб. — Просто невозможно!.. Я самый преданный друг Англии во всей Индии!
Лицо его выражало ужас, руки дрожали…
— Я не имею таких подозрений, — снова заговорил Гастингс, — но они могут легко возникнуть, когда прочитают донесение и когда узнают об отказе оказать нам необходимую помощь.
— Какие донесения? — спросил Асаф-ул-Даула.
— Вашему высочеству разве неизвестно, — отвечал Гастингс, — что в войске, собранном против нас изменником Шейт-Сингом, оказалось много пришельцев из Аудэ.
— Это измена! — вскричал Асаф-ул-Даула.
— Ваше высочество совершенно правы, — это государственная измена. Воины, пришедшие из Аудэ сражаться против нас, большей частью убиты или бежали, но мы взяли нескольких в плен, и они показали, что их вооружили и послали очень знатные бегум из Байзабада, чтобы вместе с Шейт-Сингом подорвать могущество англичан и одновременно свергнуть с престола ваше высочество.
Улыбка заиграла на губах Раутона. Набоб вздрогнул, испуг и гнев отразились на его побледневшем лице.
— Моя мать и бабушка, возможно ли? — испугался он. Мимолетный огонь сверкнул в глазах Гастингса при последних словах.
— Как видите, ваше высочество, я бдительно охраняю вас, но одной бдительности мало, проступок, на который решились высокие бегум, вероятно по чужому наущению, должен быть серьезно наказан.
— Наказывать мою мать и мать моего отца?! — вскричал Асаф-ул-Даула.
— Высокие бегум неприкосновенны, само собой разумеется, — возразил Гастингс, — но тем не менее они должны понести наказание, которое одновременно может покрыть неизбежный расход вашего высочества. Для высоких бегум нужная нам сумма будет необременительна, но достаточна, чтобы отнять у них охоту к таким действиям.
— Вы правы, — живо воскликнул Асаф-ул-Даула, — заговор против меня не может пройти безнаказанно даже для моей матери и бабки.
— Высокие бегум, вероятно, менее виновны, чем окружающие их, — заметил Гастингс, — но они должны отвечать и за проступки их слуг, действовавших от их имени.
Асаф-ул-Даула вскочил и нежно обнял Гастингса, тоже немедленно вставшего.
— Вы преданный друг, и я никогда не смогу отблагодарить вас!
