Елена Арсеньева - Князь сердца моего
Оливье слабо сжал ее пальцы.
– Не надо. Я человек конченый. Патроны расстреляны, свечи погасли.
– Какие свечи? – с ужасом спросила Ангелина.
– Это Монтескье... – выдохнул Оливье, с трудом раздвигая губы в улыбке. – Я всегда хотел сказать эти слова перед смертью. Красиво! Вот... сказал.
– Какая смерть?! – фальшиво возмутилась Ангелина. – Подумаешь, чуть-чуть поцарапали его. Из-за чего дрались? Из-за прекрасной дамы?
Она болтала, что приходило в голову, неприметно пытаясь высвободиться из пальцев Оливье и побежать за слугами, но он не отпускал ее.
– Из-за прекрасной, да... Глаза у нее синие, а волосы золотые. – Оливье попытался коснуться растрепанных, как всегда, кудрей Ангелины, но рука его упала. – Ничего, ты его больше не бойся. И теперь ты можешь вернуться домой. Слава Богу и русскому войску – победа уже близко. Ты уедешь... там тебя ждут. Угрозы больше нет – я убил Моршана!
У Ангелины потемнело в глазах.
– Каким же образом ты?.. – пролепетала она. – А я ведь думала...
– Я понял, – молвил Оливье, устремив на нее взгляд, исполненный особой, провидческой силы. – Ты думала, я предал тебя... Да и что еще могла ты подумать?! Когда я увидел, что Миркозлит выходит из той же калитки в парке Мальмезона, откуда вышла ты, я почуял: здесь что-то неладно.
– Миркозлит? – переспросила Ангелина. – Это еще кто?
– Я знал его под этим именем. Но его зовут Моршан, хотя и это ненастоящая его фамилия. Он поляк, ненавидит русских за то, что они владеют польскими землями. Я никогда не верил ему, никак не мог понять, почему маркиза так доверяет ему.
– Маркиза? – насторожилась Ангелина.
– Да. Миркозлит – ее ближайший поверенный. Я узнал, что именно он должен был переправить де Мона и тебя в Англию. Это окончилось смертью де Мона, ты тоже чуть не погибла. Потом мы хотели послать курьера с известием барону Корфу – и этот курьер был убит. Но она так заступалась за Миркозлита, а я верил ей. Я ей до сих пор верю, хотя негодяй не постеснялся и ее оболгать: сказал, что советовался с маркизой д’Антраге, как получше встретить русского императора Александра – выстрелом, или ударом кинжала, или даже взрывом. Конечно, я не мог не вступиться за эту святую женщину. Схватился за кинжал – он тоже. Он ударил меня первым, но я успел его ударить кинжалом... Попал в самое сердце! Что с тобой, Ангелина? – Он осекся.
Ангелина кивнула, не с силах вымолвить ни слова.
– А маркиза? – спросила она. – Кто она?
– О, это чудесная женщина! – Бледные губы Оливье дрогнули в улыбке. – Она уже немолода, но кажется молодой и прекрасной благодаря своим черным глазам. Лицо у нее прикрыто вуалью – потому что изуродовано шрамом. Мне все время кажется, что я видел ее прежде. Она была бы красавицей, если бы не этот шрам.
– Нет там никакого шрама, – глухо проговорила Ангелина, почувствовав, как силы враз оставили ее.
– То есть как? – недоверчиво переспросил Оливье.
– Да так, – вздохнула Ангелина. – Нет и никогда не было. Потому тебе и казались знакомыми ее глаза, что ты видел их. Помнишь... там, на Березине? Графиня д’Армонти? Это и есть маркиза д’Антраге. Моршан тебе не солгал – он и вправду виделся с нею в Мальмезоне. Значит, она руководит группой роялистов? Ксавьер говорил мне перед смертью о какой-то даме, которая направила его в трактир контрабандистов, и он ей открыл тайну нашего брака. Ох, какая паутина! Мне никогда из нее не выпутаться! – Она в отчаянии покачала головой.
– Ничего, Анжель, – долетел до нее слабый шепот. – Бодрись! Моршана больше нет. А ты... ты ведь русская! Я же знаю тебя. Ты сумеешь так расправиться с этой дамой, что от нее пойдут... Как это вы говорите? Ко-люч-ки по у-лач-кам? – попытался выговорить он по-русски, и Ангелина невольно засмеялась:
– Пойдут клочки по закоулочкам!
О Оливье! Милый, неоцененный друг! Спасибо тебе за мудрость, за пресловутую французскую иронию, за веру и надежду! Еще несколько твоих насмешливых слов – и к ней вернутся утраченные силы, и она поверит в удачу!
Но Оливье молчал, и Ангелина с ужасом увидела, что голова его поникла, а кровь из раны снова хлынула струей.
– Оливье! – вскричала она, хватая его за плечи. – Потерпи еще немного!
– Все, – выдохнул он. – Для жизни моей этого достаточно... Ох, какая эпитафия! Cela me suffira! Не забудь...
Он умолк, но несколько мгновений еще смотрел в глаза Ангелины, словно цепляясь взглядом за жизнь, потом не выдержал – сдался, умер.
* * *Два дня спустя, вернувшись с кладбища, Ангелина, повинуясь всевластному зову, воротилась в эту комнату и застыла на пороге, глядя сухими, до боли наплаканными глазами.
Комната казалась безжизненной; запах табака, кожи, лаванды уже выветрился, словно Оливье никогда и не было здесь. «У жизни на пиру он быстрым гостем был», – вспомнились чьи-то стихи, и Ангелина в тоске покачала головой. Подошла к окну.
Со дня на день в Париж войдут союзники. Близок час, когда на улицах французской столицы зазвучит русская речь! Тогда не Ангелине, а графине д’Армонти, мадам Жизель, придется скрываться и таиться. Пока же... Ну что же, все ее козни Ангелина уже знает наперечет и сможет им противостоять!
Будущее, однако, показало, что знала она далеко не все.
6
Париж встречает победителей
Знающие люди говорят, что на войне один час, одно мгновение могут изменить весь ход кампании. Истинность такого утверждения союзники могли проверить на подступах к Парижу.
Князь Шварценберг, командующий австрийскими войсками, видя упорное сопротивление Наполеона, намерен был отступить: война, полагал он, может длиться еще долго! Но Александр I, умевший, как говаривали его современники, соглашать умы, в сем важном случае был непоколебим.
«Я не соглашусь на это, – заявил он. – Продолжение войны возбудит отчаяние в сердцах населения Парижа. Сейчас парижане видят в нас безусловных победителей и готовы покориться. Увидев же нашу нерешительность, они начнут вооружаться против нас!»
Отступление было отменено. Так Александр I решил жребий кампании 1814 года.
Это случилось десять дней назад, и тогда же вновь затрепетали сердца парижан: чего ждать им от победителей и прежде всего – от русского царя? Уж если Александр сжег свою столицу ради поражения врага, во что же превратит он столицу побежденного неприятеля?
Но Александр под стенами Парижа изрек бессмертные слова: «Обещаю особенное покровительство городу Парижу. Безусловно, отдаю всех французских пленных». После сих слов дело мира можно было считать выигранным.
И вот наконец наступила последняя ночь осады Парижа. Огни, озарявшие стан союзников, засверкали на окрестных холмах, на виду у французской столицы. Сияние сих огней, столь страшных для другого осажденного города и в другое время, было тогда для парижан вестником свободы Франции и спасения великого города. Тщетно приверженцы Наполеона распускали злобные слухи, побуждали народ к сопротивлению. Жители Парижа убеждены были, что жребий их зависит от дружественного приема союзных войск.
