Кэролли Эриксон - Тайный дневник Марии-Антуанетты
Людовика еще не было, он отправился на охоту, и его возвращения ожидали только через несколько часов. Я передала Луи-Шарля мадам де Турсель, которая привела в кабинет Людовика Муслин и изо всех сил старалась успокоить ее. Я обняла дочку и попросила ее не плакать, объяснив, что вокруг много солдат, которые будут защищать нас, и что мы будем в безопасности, что бы ни случилось. Я послала камердинера на кухню и приказала ему принести оттуда как можно больше корзинок с едой, для нас и всех остальных, и спустя час он вернулся с хлебом, фруктами, холодным цыпленком и вином.
Появился запыхавшийся посыльный с раскрасневшимся лицом, шум и ропот стали громче. Он загнал коня, чтобы привезти нам очередные известия. Гонец выкрикнул, что к Версалю движется толпа женщин. Они, вооружившись серпами, косами и мечами, требуют хлеба и угрожают убить короля и королеву.
– Я только что из Севра, – продолжал посыльный. – Они прошли по нему, как стая саранчи, разграбили продуктовые лавки и пекарни, забрали хлеб и все продукты, какие только смогли найти. Говорю вам, некоторые женщины в толпе – вовсе не женщины. Среди них много мужчин.
– Сколько их? Какое у них оружие? Почему Национальная гвардия не остановила их?
Посыльного засыпали вопросами, но ему было известно лишь, что толпа большая, шумная, разъяренная и что она всего в нескольких километрах от дворца.
Наконец после охотничьих забав вернулся Людовик. Он уронил на пол плащ и ягдташ, швырнул туда же тяжелый пояс, бросил окровавленный охотничий нож Шамбертену, который сопровождал его, и повернулся к нам. Опершись на спинку кресла, он с тоскливой усталостью взирал на придворных и слуг, которые взахлеб рассказывали о приближающейся толпе.
Вокруг короля столпились министры, все до единого, за исключением вечного оптимиста Некера, уговаривая его немедленно отправиться в Рамбулье и взять нас с собой.
Людовик тяжело опустился в кресло, и я принесла ему из кухни холодные закуски, которые он принялся жадно поглощать, не проронив ни слова.
– Ваше величество, нельзя терять времени! – воскликнул маркиз де ля Тур дю Пен, когда напряжение в комнате стало невыносимым. – Вы должны уехать немедленно!
– Я не хочу подчиняться нелепым требованиям, – последовал ответ. – Я не желаю трусливо бежать из собственного дворца, из моего дома.
Кто-то из министров, я не запомнила, кто именно, поинтересовался:
– Очевидно, вы желаете храбро лишиться жизни? – И заработал резкую отповедь Людовика в ответ на свой вопрос:
– Мои подданные не посмеют причинить мне вред. Я их отец. Они хотят видеть во мне лидера.
– Прошу простить меня, сир, вам, может быть, они и в самом деле не причинят вреда, но они грозятся перерезать горло королеве, – вмешался гонец из Севра. – Я слышал, как они кричали: «Мы сдерем с нее кожу живьем и нарежем ее на праздничные ленты!»
– Я сумею защитить королеву. А сейчас дайте мне спокойно поужинать.
Он невозмутимо принялся за еду, в то время как министры, собравшиеся вокруг его стола, продолжили дебаты. Все, кроме Некера, сошлись на том, что нам следует немедленно уехать. Я тоже решила заговорить и напомнила Людовику о том, что вот уже несколько недель мы готовы к переезду и что мадам де Турсель упаковала все необходимые детские вещи.
Но как раз в этот момент нам стало известно, что генерал Лафайет, командующий парижским гарнизоном и Национальной гвардией, направляется во дворец. Людовик заявил, что не уедет, не проконсультировавшись с Лафайетом, который один только и мог дать ему дельный совет.
Я чувствовала невероятную усталость, но понимала, что должна вернуться к себе и попытаться успокоить слуг – по крайней мере, тех, кто еще оставался. Я обнаружила их в Большом кабинете в состоянии крайней тревоги и беспокойства. Напустив на себя спокойствие и безмятежность, которых на самом деле не чувствовала, я обратилась к слугам с небольшой речью, надеясь вселить в них хотя бы некоторую уверенность и помочь им преодолеть страх. Продемонстрировав им твердость духа, как наверняка сделала бы на моем месте матушка, я, по очереди глядя каждому в лицо, ласково обратилась к ним, заклиная проявить мужество и не позволить кучке нарушителей закона запугать себя.
– Эти бандиты, которые угрожают нам, не истинные французы и француженки, – заявила я, с неловкостью сознавая, что в моем французском отчетливо слышен немецкий акцент. – Это ренегаты, которые заслуживают того, чтобы их посадили в тюрьму.
После этого я указала на королевских гвардейцев, которые несли караул прямо под окном, и предложила всем лечь спать, поскольку время было уже позднее, и хорошенько выспаться.
Но, как выяснилось, я поторопилась. Около полуночи во дворец прибыл генерал Лафайет, и я отправилась в апартаменты Людовика, чтобы послушать, что он хочет нам сказать. Все министры по-прежнему были здесь, впрочем, как и многие придворные, прикорнувшие на диванах, в креслах или на подушках, брошенных прямо на пол. Мадам де Турсель уложила Луи-Шарля и Муслин в комнате, примыкающей к кабинету короля, который оставался самым безопасным местом во дворце.
Вошел Лафайет. Он выглядел измученным и утомленным, и не только после долгого пути. Сапога его были забрызганы грязью, а мундир промок насквозь. С ним приехали два делегата Национальной Ассамблеи, вид которых вследствие плохой погоды и недостатка отдыха тоже оставлял желать лучшего.
– Я привел с собой двадцать тысяч солдат, – сообщил генерал Людовику, – плюс некоторое количество парижан, которые выразили желание защитить вас. Из того, что я успел увидеть, похоже, их услуги нам не понадобятся. Поблизости действительно ошивался всякий сброд, и женщины в том числе, но при нашем приближении они разбежались. Мы не заметили вооруженной толпы.
Делегаты Национальной Ассамблеи выразили желание, чтобы Людовик вернулся в Париж, где он будет в безопасности и сможет немедленно ратифицировать декреты Ассамблеи.
Проигнорировав завуалированный вызов его верховной власти короля, Людовик вежливо согласился обдумать их предложение. После этого Лафайет скомандовал отбой большей части войск, включая подразделение королевской гвардии, чье присутствие под окнами внушало нам некоторое спокойствие, и мы отправились спать.
Надеюсь, что смогу заснуть нынешней ночью. Когда я пишу эти слова, до меня доносится слитный гул – это войска возвращаются в Париж и в свои казармы в Рамбулье, находящиеся в двадцати пяти милях отсюда.
6 октября 1789 года.
Сегодня на рассвете меня разбудил глухой шум, который становился все громче и громче, пока не превратился в жуткую какофонию из испуганных криков, яростных воплей и топота множества ног.
