Александр Дюма - Консьянс блаженный
Тот читать не умел, но, увидев на пропуске большую печать, подумал, что держит в руке приказ или разрешение, а потому знáком пригласил унтер-офицера подойти к нему.
Мариетта приветствовала его еще вежливее, чем солдата, и показала ему пропуск.
Видимо, унтер-офицер счел дело довольно серьезным и требующим рассмотрения более высоким начальством, а потому он почтительно возвратил документ девушке, а сам отправился за офицером.
Появился офицер, небрежно покручивавший кончики усов; внешность Мариетты произвела обычное действие: он приблизился к девушке, невольно ей улыбаясь, затем на французском языке с немецким акцентом сказал:
— Страствуйте, пчелестное титя, шем я моху быть вам полезин?
— Сударь, — ответила девушка, — не могли бы вы указать мне дорогу к лазарету?
— Их есть тва, лазарета; к какому из них ви намерена идти?
— К тому, где находится Консьянс, сударь.
— Што такое Гонзьянс, матемуасель?
— Консьянс, сударь, это бедный француз — его глаза обожгло пламя взрыва во время боя при Лане.
— Он кафалерист или пехотинес, этот Гонсьянс?
— Не понимаю, о чем вы спрашиваете, сударь, — сказала Мариетта.
— Я фас спрашиваю, он бил на коне или пешком?
— Он служил в артиллерии, сударь; он возил зарядный ящик.
— Ах, та, я понимайт: это бил гусар на четырех колесах, как виражаемся ми. Ф таком случае это лазарет для кафалерии.
И повернувшись к солдату, он сказал ему по-немецки несколько слов; тот их почтительно выслушал, держа руку под козырек.
Затем офицер обратился к Мариетте:
— Следуйте за этим парнем, он фас проведет.
Девушка сделала офицеру благодарственный реверанс, а тот в ответ послал ей воздушный поцелуй, чуть слышно приговаривая:
— Der Teufel! Sehr schön! Sehr schön![5]
Слова эти бросили бы девушку в краску, если бы она могла понять, что говорил услужливый офицер.
Но она была уже далеко: легкая, словно газель, она устремилась за солдатом, шедшим, по ее мнению, слишком медленно.
Через пять минут прусский солдат остановился и указал ей на высокие ворота с большим высеченным из камня крестом наверху; перед воротами прогуливался часовой — левая рука на перевязи, в правой руке сабля, — судя по форменной одежде, принадлежавший к корпусу кирасир. Часовой взглянул на пруссака-провожатого.
— Ihr[6], — сказал пруссак.
— Ihr? — повторила девушка.
— Ja ihr[7], — сказал пруссак.
Мариетта поняла:
— А, это означает, что лазарет здесь и что мы пришли.
— Ja, — подтвердил пруссак.
— Спасибо, спасибо, — поблагодарила девушка.
И Мариетта бросилась к большим воротам, увенчанным крестом.
Но кирасир преградил ей путь.
— Проходить не разрешается, — заявил он суровым голосом, нахмурив брови.
— Как это не разрешается? — растерянно произнесла девушка, в испуге отступая назад.
— Так! Или вы, может быть, не понимаете по-французски?
— Но именно потому, что я понимаю по-французски, именно потому, что, как мне кажется, я разговариваю с соотечественником, я надеялась, что смогу пройти.
— Вы не правы, сюда нет входа.
— Боже мой, но кто же это запрещает?
— Приказ.
— Господин солдат, сделайте милость, умоляю вас!
— Назад! — потребовал кирасир.
— Если бы вы знали, из какого далека я иду…
— Говорят вам, назад!
И часовой с угрожающим видом шагнул вперед.
— Но, сударь, — возразила, дрожа, Мариетта, — у меня есть пропуск.
— Кем выданный?
— Главнокомандующим.
— Каким главнокомандующим?
— Русским главнокомандующим.
— Не знаю никакого русского главнокомандующего, — упорствовал солдат, все больше раздражаясь.
— О Боже мой, Боже мой! Что делать? Что со мной будет? — воскликнула Мариетта, простирая руки к небу, и слезы хлынули из ее глаз.
— Делайте что хотите, пусть с вами будет все что угодно, меня это не касается, лишь бы вы убрались отсюда, и поживее.
— Послушайте, послушайте, приятель, — закричал кто-то за спиной Мариетты, — по-моему, вы грубо обращаетесь с бедной девушкой…
— Я не знаю бедных девушек, которые приходят в сопровождении прусских солдат и с русским пропуском.
— Дело вот в чем, прекрасное дитя, — объяснил подошедший. — Понимаете, рекомендация может быть хорошей для русских и для пруссаков, но для французов лучше прийти без провожатого и без пропуска и сказать: «Приятель, у меня здесь есть дело» или «Позвольте мне пройти, поверьте, это необходимо».
Но в эту минуту Мариетта обернулась и сначала увидела форменную одежду, знакомую ей, а затем, несмотря на бинты, скрывавшие лоб солдата, его глаза и часть щеки, она узнала знакомое лицо.
— Боже мой! — прошептала девушка. — Неужели я не ошибаюсь? Это было бы просто счастьем найти вас…
— Мариетта! — вскричал гусар.
— Бастьен! — вскричала в ответ Мариетта. — Ах, друг мой, помогите мне! Я пришла из Арамона, чтобы увидеть Консьянса, который уже не сможет увидеть меня, и я умру, — слышите, Бастьен? — умру, если не увижу его!
И она упала на колени, простирая руки к гусару.
— О, успокойтесь, Мариетта, — ответил Бастьен, — вы его увидите, это я вам обещаю, или же я потеряю свое честное имя.
Затем он подошел к кирасиру и обратился к нему:
— Вы видите, приятель, это соотечественница, землячка, а мне друг; она пришла повидать своего возлюбленного, бедного Консьянса, вы хорошо его знаете: у него сожжены глаза.
— Да, — отозвался часовой, — я это знаю.
— И что же?
— А то, что приказом проход запрещен и ваша землячка через ворота не пройдет.
— О, — воскликнула Мариетта, — разве он в состоянии понять, что я стала бы камнем в стене лазарета, лишь бы увидеть Консьянса, что я обещала Мадлен повидать ее сына, что я прошла через столько опасностей, — разве можно вернуться ни с чем, одной, как и пришла!.. О, пусть я буду вынуждена проникнуть через ворота как воровка, я все равно пройду! Пусть сабле этого злого солдата придется пронзить мое сердце, я все равно пройду!
Она сделала шаг вперед, но Бастьен ее остановил.
Затем, оттащив ее назад, он стал между нею и кирасиром.
— Вы слышали? — спросил Бастьен у часового.
— Что?
— То, что сказала эта бедная девушка: она пройдет, даже если ваша сабля пронзит ей сердце.
— Э-э, знаем мы все эти выдумки, знаем! — недоверчиво отозвался кирасир.
— Это не выдумки, — возразил Бастьен, раздраженно покусывая усы, а этот знак не обещал ничего хорошего. — Напротив, это истинное страдание, это искренние слезы, а настоящий солдат, сами знаете, приятель, способен терпеть, видя, как льется кровь мужчин, но он не может спокойно смотреть, как льются слезы у женщин.
