Дина Лампитт - Серебряный лебедь
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Весь день небо было черным и тяжелым, и Сэм, незаконнорожденный сын Бриджет Клоппер от Джона Уэстона, запрокинул голову и заметил:
— По-моему, когда немного потеплеет, пойдет снег.
Том, внешность и характер которого были не из лучших, ответил:
— Конечно, пойдет, дурья твоя голова. Разве ты не знаешь, что, когда наша хозяйка справляет Рождество, всегда идет снег и я должен хорошенько подметать двор, чтобы могли пройти лошади? А ты каждый год твердишь одно и то же. Убирайся-ка лучше отсюда, идиот!
Сэм уже сжал кулаки и приготовился драться, но потом передумал и повернул к кухне — посмотреть, не приготовила ли ему мать что-нибудь поесть. Бриджет было уже за шестьдесят, но она до сих пор сохранила живость, а потому надрала ему уши и потребовала не мешать под ногами, потому что только она могла помочь поварам готовиться к грандиозному приему, который сегодня вечером устраивала мисс Мелиор Мэри. Ворча что-то себе под нос и на какое-то мгновение став очень похожим на Джона, Сэм поплелся к конюшням, где у него было припрятано немного пива — там он мог посидеть и вспомнить старые времена, когда здесь еще жил Мэтью Бенистер. Да, золотые были деньки, но прошли.
Дом был празднично украшен, так как в соответствии с вековой традицией на Рождество в Большой Зале готовились принимать гостей. Более двухсот лет назад сэр Ричард Уэстон возглавлял такое же торжество, глядя на толпящихся в дверях слуг, которые тоже хотели поучаствовать в празднике. А теперь его преемница, хозяйка этого дома, тоже смотрела взглядом собственницы на расставленные карточные столы и стулья, купленные у Чиппендейлов, отца и сына. Она заботилась о том, чтобы гостям было удобно играть в вист, пикет и даже в фаро — опасную игру, увлекшись которой, человек может за ночь проиграть все свое состояние.
Если кому-то надоест играть, он может побродить по Длинной Галерее и послушать игру музыкантов, а для ощутивших жажду или голод в столовой был накрыт праздничный стол. Все знали, что в двенадцать рождественских дней Мелиор Мэри устраивала самые интересные развлечения, поэтому тем, кто добирался издалека, следовало выехать рано утром — остановить приглашенного на такой вечер мог только сильный снегопад. И, завидев на небе угрожающие тучи, кучера как можно сильнее и настойчивее понукали своих лошадей, чтобы опередить погоду.
Когда в воздухе закружились первые снежинки, Мелиор Мэри тоже забеспокоилась. В тот день 1752 года вся ее усадьба быстро принимала облик обманчивого рая.
Этим летом Мелиор Мэри минуло сорок девять лет, но миром правит молодость, поэтому ей следовало выглядеть такой же юной и прекрасной, как всегда. Прежде всего она надела платье из тонкой серебристой ткани, а затем проследила, чтобы парикмахер вплел ей в волосы сиреневые ленты и чтобы на увешанные бриллиантами плечи непременно свисали длинные пушистые перья «а-ля Уэстон». Теперь она смогла занять свое место в небольшом холле, где приветствовала прибывающих гостей.
Митчел, ставший к тому времени таким же седым, как его хозяйка, стоял за дверью спальни и, когда она выходила, подал ей руку. Он по-прежнему любил ее, хотя со дня похорон Джона Уэстона ни разу больше на заговорил об этом, и его уродливое суровое лицо не выразило ничего, когда он в очередной раз увидел ее неувядающую красоту.
— Ну как? — спросила она.
— Очень хорошо, мисси. Говорят, вы занимаетесь черной магией и открыли секрет вечной молодости.
— Может быть.
Митчел искоса взглянул на нее.
— Я ничему не удивлюсь, глядя на вас.
Мелиор Мэри засмеялась.
— Вы просто несчастный шотландец, и мне хочется вас уволить.
— Вы пытаетесь сделать это уже на протяжении последних тридцати лет. Ступайте к своим гостям и перестаньте болтать чепуху.
Они спустились по лестнице в абсолютном молчании, но даже это не вызывало у них неловкости — так давно они знали друг друга. Мелиор Мэри, пребывая в блаженном неведении, постепенно стала во всем зависеть от него, и Митчел был уверен, что в случае его смерти ее воинственный дух ослабеет.
Прием удался на славу. Огонь ярко освещал Большую Залу, музыканты играли сладостные мелодии, приукрашивая тишину, и в этих переливчатых звуках свободно текла беседа. Затихал и возобновлялся хрустальный смех и болтовня, по мере того как картежники сосредоточивались на игре или, наоборот, расслаблялись. Среди всего этого великолепия царила Мелиор Мэри, блистательная и холодная, как драгоценный камень. В мерцающем свете свечей ей нельзя было дать больше двадцати пяти, и за ее спиной ходили разные сплетни и слухи, передававшиеся под прикрытием вееров или шелковых носовых платков. Почему она никогда не была замужем? Сколько ей лет на самом деле, девственница ли она? Правда ли, что ей предлагали руку и сердце самые уважаемые мужчины страны, а она всем отказывала? Какую тайну хранят эти прекрасные глаза? У кого был ключик к сердцу Мелиор Мэри Уэстон? Все эти вопросы очень волновали общество.
Но она ничего не слышала и спокойно села играть в карты, радостная и беззаботная, как девчонка. Шампанское и комплименты слегка вскружили ей голову. Напротив сидел вечно сердитый лорд Барраклоу; он смотрел на свои руки так, словно имел дело с самим дьяволом, а рядом с ней пристроился маркиз из Бата, который то и дело поднимал свой монокль и разглядывал нежный изгиб ее шеи.
— Если снегопад усилится, нам придется остаться на ночь, — сказал маркиз, в то время как его престарелая жена с невероятно заостренным книзу лицом злобно рассматривала ее.
— Черт подери, надеюсь, этого не случится, — ответил Барраклоу. — Не могу спать в незнакомой постели. Я должен знать постель, чтобы лечь в нее, и во время французских войн всюду возил с собой кровать. Проклятые французишки спалили ее. Никогда им этого не прощу. Я уж лучше разделю постель с язычником, чем пущу туда француза.
Лорд Бат оглушительно расхохотался, а леди Бат сурово нахмурилась. Мелиор Мэри же смеялась так, как смеялась только в юности.
Барраклоу продолжал ворчать:
— Я это говорю не в обиду вам, моя дорогая мисс Уэстон. Ваша кровать наверняка была бы для меня весьма удобной. — Таким образом он попытался извиниться, совершенно не отдавая себе отчета в двусмысленности своих слов и продолжая в том же духе, хотя Бат сотрясался от хохота. — По правде говоря, если бы мне пришлось выбирать между разными кроватями, я бы, скорее всего, предпочел вашу, но факт остается фактом, и, даже если снегопад усилится, я все равно уеду. Поэтому, Бат, будьте так добры, сообщите мне, если увидите, что погода ухудшается.
Но Барраклоу не предполагал, как могут обернуться его слова, и продолжал играть в карты, внимательно разглядывая их и не обращая никакого внимания на то, что маркиз уже плакал от смеха, а его жена нервно сглатывала слюну. А когда старик выкрикнул: «Играйте же, маркиз, играйте!» — Бат чуть не захлебнулся вином, а маркиза уже собралась выйти из-за стола, как вдруг Мелиор Мэри увидела нечто, заставившее ее даже немного привстать со стула.
