Вирджиния Хенли - Брачный приз
Наконец Роджер позволил себе обернуться. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Розамонд, лишившись чувств, медленно валится на землю под копыта гнедого мерина. Он молниеносно спешился и встал перед ней на колени, вне себя от волнения. Наносник закрывал пол-лица, но Роджер видел, что глаза Розамонд закрыты. Род снял с нее шлем и потрясенно воззрился на смертельно бледное лицо. Ему хотелось задать ей трепку за то, что она вынудила его пойти на крайние меры, но в то же время он ощутил яростную потребность защитить ее, пусть и ценой собственной жизни.
Род стащил с нее панцирь и кольчугу и легонько встряхнул. Розамонд открыла глаза.
— Розамонд, ты упала без чувств… наверное… заболела?
— Нет, — поспешно заверила она, — чертовы доспехи едва меня не раздавили. Почему ты пошел на эту поистине сатанинскую хитрость? Если с сэром Рикардом что-то случится, я разделаюсь с тобой, помоги мне Боже!
Роджер был так зол, что едва не наградил ее оплеухой. Подумать только — она без единого слова пошла за ним лишь потому, что испугалась за ирландца!
— Похоже, ты ничуть не волнуешься за беднягу Гриффина, который жизнью рисковал, помогая мне спасти тебя.
— Спасти? Это настоящее похищение, ничего больше! Гриффин заслуживает своей участи!
Роджер осторожно пригладил ее взлохмаченные волосы.
— Думаю, все мы заслужили свою участь, даже ты.
Он приторочил доспехи Гриффина к седлу гнедого, а потом привязал его поводья к своему вороному. Вынув из седельной сумки плащ, закутал в него свою дрожащую жену. Осталось посадить ее перед собой и пришпорить Стиджиена.
Уже стемнело, и Роджер понимал, что нужно как можно скорее устроить Розамонд на ночлег. Пришлось направиться в Давентри, где у барона Бассингберна был дом. Роджер не знал, к какому лагерю принадлежит барон, но все же решился просить его гостеприимства.
Уоррен де Бассингберн оказался дома и предложил сэру Роджеру и его супруге убежище на ночь. Молодой барон унаследовал земли и титул перед началом валлийской кампании, и хотя его отец был твердым сторонником де Монфора, сам он пока не принял чью-то сторону. Роджер мигом уловил, что может приобрести нового союзника, и, проводив Розамонд в маленькую спальню, где слуги разожгли огонь и подали еду, спустился поужинать с молодым бароном.
— Вы ведь управитель лорда Эдуарда, не так ли, сэр Роджер? Я удивился, узнав, что он порвал с Симоном де Монфором.
— Не в природе Эдуарда подчиняться кому-то, даже графу Симону. Он будет королем, следующим законным правителем Англии, когда Генрих освободит трон. И король, и Симон уже немолоды. Будущее принадлежит людям нашего поколения, Уоррен.
Барон понял, к чему клонит де Лейберн, но перед глазами встали обширные земли и богатые замки.
— Вы считаете, что война в стране все же разразится, сэр Роджер?
— Уверен. Насколько я понял, Давентри довольно близок к Кенилуорту и Нортхемптону, поэтому вам легче присоединиться к де Монфору. Но награда в таком случае будет не столь велика. Позвольте мне пригласить вас в Виндзор. Лорд Эдуард примет вас с распростертыми объятиями.
Поднявшись наверх, Роджер застал Розамонд у очага. Она так и не сняла плаща.
— Тебе давно следовало лечь, завтра предстоит долгий путь.
Она, не отвечая, отвернулась и снова уставилась на угасающие огоньки.
Поняв, что жена не желает иметь с ним ничего общего, Род, неплохо знавший женщин, все-таки не ушел. Он понимал: скоро здесь станет нестерпимо холодно, и Розамонд сама будет рада лечь в теплую постель.
Но она все не шевелилась. «Уж лучше превратиться в сосульку, чем делить постель с де Лейберном», — думала она, потеряв представление о времени…
Проснувшись, Розамонд обнаружила, что прижимается к мускулистому телу мужа. Должно быть, когда она заснула в кресле, Роджер раздел ее и перенес на кровать. Розамонд едва не вскочила, но тут же поняла, что от холода пострадает только она одна из глупой гордости и упрямства. Лучше притвориться, что она крепко спит.
Розамонд лежала, стараясь не шевелиться, гадая, правду ли он сказал. Неужели она действительно заслужила свою участь? Драконово семя не помогло — она забеременела. Правда, была такая ночь… самая первая… когда она не пила отвар. Конечно, это судьба! Она не хотела иметь ребенка из страха полюбить его и потерять, как случалось со многими женщинами. Почему, ну почему Роджер де Лейберн ворвался в ее спокойную, упорядоченную жизнь, чтобы перевернуть все вверх тормашками?
Ее рука скользнула по животу. Она уже безмерно любила своего малыша. Она, которая поклялась никогда никого не любить, ибо это означало неминуемую потерю. И тут ее осенило: чувствами невозможно управлять, невзирая ни на какие клятвы.
Розамонд глубоко вздохнула и прильнула к мужу.
— Я так рад, что ты пробудилась, дорогая, — послышался глубокий, мягкий, как темный бархат, голос. Приподняв ее подбородок, он припал к розовым губкам. — Когда-то я сказал, что никогда тебя не отпущу. Может, теперь ты поверишь, что я не лгал. — Он властно запустил руки в тяжелую массу локонов. — В следующий раз, упрямая сучка, я притащу тебя домой за волосы, а если вздумаешь сбежать к де Бергу, прикончу его!
Он выпалил это с такой безумной ревностью, что дрожь непонятной радости охватила Розамонд. Безрассудное, неразумное счастье согрело душу. Она знала, что сейчас он возьмет ее, поставив клеймо своего обладания. Розамонд отвернулась, чтобы не сдаться сразу. Но теперь все самые беззащитные, самые потаенные местечки ее тела были открыты его нетерпеливым рукам, и она призналась себе, что жаждет его прикосновений. Одна его близость уже заставляла ее сердце колотиться пойманной птичкой.
Его ловкие пальцы оказались между ее ногами, гладя атлас внутренней стороны бедер легчайшими движениями. Род продолжал ласкать упругую плоть от коленей до лона снова и снова, прежде чем пробрался сквозь волоски на венерином холмике и погрузился внутрь. Она распалилась и истекала влагой. Он завладел ее грудью, потеребил сосок, и Розамонд обнаружила, что стала невероятно чувствительной к каждому его прикосновению. Она втянула в себя воздух, и его ласки стали еще нежнее. Теперь он ласкал два бутона: один вверху, другой внизу. Она в беспамятстве выкрикнула его имя, то самое, которое он больше всего любил слышать в такие минуты:
— Род! Род!
Отвечая на отчаянный призыв, он прижался к ней всем телом и вошел сзади, хищно сжимая груди. Розамонд вскрикнула от полузабытых ощущений, но Роджер ободряюще прошептал ей на ухо:
— Милая, откройся мне до конца.
И Розамонд с глубоким вздохом отдалась ему. С каждым выпадом он поднимал ее на такие высоты, которых она никогда не могла достичь раньше. Он продолжал ласкать ее соски, одновременно врезаясь все глубже, пока из ее горла не вырвался вопль. Розамонд вцепилась в простыню, охваченная нестерпимым желанием поскорее унять неистовую пульсацию внутри.
