Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
– Рад стараться, Ваше высокоблагородие! Только вы это… – сменил он залихватский и отчасти шутливый тон на просительный. – Вера Игнатьевна, вы больше меня на такие поручения не приспосабливайте. Рожи их узкоглазые видеть не могу! Они ж меня ног-то и лишили!
– Не они, положим, а оружие. Но ты тоже представь, каково им на тебя, лупоглазого, любоваться! Ты для них «воин белого царя», «северный варвар», и ты по ним палил. С войны, брат, уже не взыщешь. Но знаешь ли ты, как бы чудовищно и кощунственно для тебя это ни звучало, что японцы прониклись огромным уважением к русским именно после войны? Они-то нас и не знали вовсе, действительно полагали варварами, а себя – нацией высокой культуры. Чистоплотность русских «варваров» у них в легенду вошла. Разве считали, жрём мы много. Они на пленных чуть не разорились. Сами-то «узкоглазые» в плен неохотно шли, а коли попали – так один рис харчили. То ли дело наши. Японцы сейчас в русскую культуру бросились со всем пылом самураев. Они нас теперь выше прочей Азии почитают.
– Сомнительное так-то утешение, Вера Игнатьевна. После всего того зла…
– Зло не солдаты совершают.
Вера, ещё полуодетая (самый простой женский туалет, чёрт, сложнее самого сложного мужского!), вышла из-за шкафа, подошла к столу, взяла портсигар. Георгий ахнул, двинул из кабинета.
– Стоять! Это просто тело. Не обнажённое к то му же, ёлки-палки! Я уж, поверь, твоё хозяйство видела. Не помню в подробностях, извини. Вас столько таких прошло. Разве про генерала Гурко запомнила. Мало ли, вдруг пригодится!
Георгий помимо воли хрюкнул:
– Умеете вы смутить, Ваше высокоблагородие!
– Тебе жениться надо! – строго сказала Вера, словно приказ отдала.
– С чего бы? – попытался отшутиться Георгий.
– С того, что такой ты человек. У тебя или всё очень правильно, или всё очень неправильно. Середины нет. Это Иван Ильич бритву Оккама острой держит.
– Какую бритву?
– Да так. Один монах-францисканец заточил. Её только правильные не затупят. Иван Ильич – правильный. А ты – всего лишь хороший. Тебе, чтобы оставаться в хороших, семья нужна. Иначе ты станешь неправильным и плохим.
– А Иван, значит, и без семьи не будет неправильным?
– Ага! – княгиня кивнула без объяснений, выдохнула дым, прищурилась.
– Да я-то чего сразу неправильный? Она ж всё кобенится!
– Если бы Матрёна не кобенилась, как ты изволишь выражаться, то и нужна бы тебе не была. Такое это нормальное мужское. И потом: она вовсе не кобенится. Если кто тут и кобенится – ты, и никто другой. Иди и расскажи ей всё. Без гордыни. Без ёрничанья самоуничижительного. Нормально расскажи.
– Не нужен я ей! – в голосе Георгия зазвучала стальная упёртость.
– Ты меня на тон не бери. И Матрёну не бери. Она бронированная – отскочишь!
– Она сама сказала: «Ещё хуже – калека».
– Что?!
– Калека для неё хужее мёртвого. Она сама высказалась, когда с женой Матвея…
– Ой, болван! Она ж не для того! Просто Матрёна, как и я, не умеет в эти разговоры… Не всем такой дар дан. Зато взамен щедрее насыпано.
– А ещё я пил, – в пол пробубнил Георгий.
– Ты правда такой дурак или прикидываешься?
– А ну как она согласится? Ивана обижу…
– Это да, это причина! Тогда конечно! Тогда не иди и не проси. Если друга можно обидеть. И правильно! – Георгий не сразу приметил, что Вера Игнатьевна иронизирует. – Заведёте с Иваном Ильичом совместное хозяйство! Только ты учти, он не сахар!.. Я с кем сейчас так долго про Ивана Ильича объяснялась, а?! Бегом Матрёне предложение делать! В атаку! Короткими перебежками!
В сестринской Матрёна Ивановна пила чай, когда без стука вошёл Георгий. Она тут же приняла вид чопорный, надменный. Георгий закрыл дверь, откашлялся.
– Чего изволите, Георгий Романович? – холодно поинтересовалась Матрёна.
Георгий никак не мог придумать, как начать простой честный рассказ. Казалось бы, чего уж проще! Действительно: чем проще, тем лучше! Потому взялся распускать ремень на штанах. Притом у него было такое зверское выражение лица, какое бывает у любого нормального мужика, совершающего очевиднейшую нелепицу. Распустив ремень, он принялся за пуговицы.
Матрёна вскочила, фыркнув. Нет, она повидала на своём веку, да и Георгий был не из таковских. Сработал скорее эффект неожиданности. Попятившись, она проговорила:
– Ты что это здесь?! Ты!.. Ты тут свой… Ты тут спрячь свой… Сысой свой! Видала я и почище!
Она выдала нервный смешок и зажмурилась. Но дальнейшее превзошло все её ожидания.
– Товар лицом, так сказать, – деревянным голосом промолвил Георгий.
Матрёна приоткрыла один глаз. Следом немедленно широко распахнула оба, ахнув.
Перед ней стоял Георгий, спустивший порты до пола. Он сверлил Матрёну взглядом молча. Нет, не было ни ужаса, ни омерзения. Жалости тоже не было. Ничего такого, чего он опасался. Пауза затягивалась. Вдруг Матрёна разлилась добродушнейшим смехом. Так смеётся человек, которого по-доброму разыграли, а он и купился, дал маху.
– Я-то, дура старая, подумала, что ты мне тут хозяйством решил похваляться! Или акт какой надо мной насильственно учинить! – хохотала она, утирая слёзы.
– Вот уж и правда дура. И никакая ты не старая! – добродушно проворчал Георгий. – Я для наглядности, чтобы без долгих слов.
– Чего ж сразу не сказал? Штаны-то надень!
– Да я коротких слов про это найти не мог, – ответил Георгий, приводя в порядок туалет. – Не люблю я, знаешь, этих жалостливых историй. Не поймёшь же потом, на тебя баба повелась или на жалость.
– На тебя, на тебя! Сейчас вот ещё и на мужество твоё повелась!
– Так ты что же? Ты, я так понимаю, не нет? Ты скорее – да?
– Конечно да!
– Так чего обниматься не идёшь?
– Засупонься по-людски – и приду!
Она снова рассмеялась, и Георгий отметил, как она молода, хороша, как неожиданно смешлива. Кто бы мог ожидать!
– Так что? Честным пирком да за свадебку?
– Чаю сперва выпьем, там посмотрим. Я отлучалась недавно. За марьяжным раскладом. И молебен заказала. Не у гадалки, после.
– Я сообразил. Я сообразительный.
– Болван ты деревянный! Ой!.. Я не то!..
Она действительно ляпнула просто так, сгоряча, не имея в виду протезы. И такие у неё стали перепуганные глаза, какие бывают только у любящего человека, когда он невольно нанёс рану любимому.
Георгий рассмеялся, да так заразительно, что Матрёна подхватила. Они обнялись и простояли так очень долго. Может быть, вечность. Может быть, всего минуту. Это
