Аннетт Мотли - Ее крестовый поход
Глаза Иден сияли от радости.
— Твоя доброта бесконечно смущает меня, Жиль. Я не знаю, как отблагодарить тебя в должной мере. Эти вещи для меня ценнее всего на свете.
Его улыбка была столь же лучезарной.
— Всегда к вашим услугам, миледи. — Он вдруг заколебался. — Еще одно, леди Иден…
— Да?
По-видимому, он не решался продолжать. Но затем превозмог себя, и слова посыпались как из рога изобилия:
— Шевалье де Жарнак… он поручил передать, что казначей короля Иерусалимского извещен о вашей просьбе касательно мужа. В самое ближайшее время он сообщит вам все, что ему известно.
Ее возникшее было недовольство сменилось открытым изумлением. Она тряхнула головой, затрудняясь придумать, как ей отвечать.
— Спасибо, Жиль. И… пожалуйста, передай мою благодарность шевалье… — Тон ее был неуверенным. Она, похоже, была смущена.
Он торжественно кивнул, но Иден почти не заметила его ухода и не услышала слов прощания, так ошеломило ее сообщение де Жарнака. Как постичь ей разум и сердце этого человека? Всего несколько часов назад он смешал ее с грязью перед обеими королевами, открыто обвинив ее в преступном эгоизме и глупости. А теперь, с быстротой, которая изумила даже нетерпеливую Иден, он сменил гнев на милость и спокойно посылает ей самое для нее заветное.
Зачем он делает это? Она осудила и высмеяла его, обнаружив полное отсутствие благодарности и такта. А он, в свою очередь, не скрывал гнева и презрения, вызванных ее поведением. Теперь они были так далеки друг от друга, как только возможно, и, однако, он все же сделал это для нее. Так же, как спас ей жизнь на галере. Даже несмотря на то, что теперь она была для него такой же занозой, какой недавно был для нее он.
Волна неуверенности захлестнула ее. Она вдруг ощутила себя незащищенной. Глаза ее не отрывались от темной головки заснувшего ребенка. Как хорошо было бы сегодня днем сохранить самообладание.
Она вздохнула. Что же такое в этом смуглом рыцаре заставляет ее бросаться из крайности в крайность? Наверное, дело в том, что с их первой встречи ей никогда не удавалось оставаться самой собой в его присутствии… как без особого труда получалось у нее с любым другим мужчиной — от Жиля до самого короля. Почему ей так больно от того, что он гладит ее против шерсти? И даже сейчас, когда она должна быть охвачена радостью от полученного известия, ее переполняет грусть и слезы оставляют следы на щеках.
Она тяжело поднялась, взяла возвращенную ей кольчугу, которая без толку валялась на полу, защищая лишь воздух внутри себя, и бросила ее в сундук поверх своих новых платьев и накидок. Закрыв сундук, она повесила ключ на шею рядом с маленьким золотым крестиком — это было единственное, что, кроме воспоминаний, осталось у нее от Хоукхеста.
Этой ночью она горячо молилась о том, чтобы Тристан де Жарнак был убережен от любого зла, и, от всей души проклиная свой окаянный характер, искренне надеялась вернуть себе былую любезность.
Глава 9
ОСАДА
Следующие несколько дней ожидания, проведенные в Мэйтгрифоне, Иден находилась в постоянном напряжении, подобно натянутой тетиве. Дни перетекли в неделю, а она все еще не получала вестей от казначея Ги Иерусалимского. Она металась по деревянным комнатам, словно тигрица в клетке, как не преминула с удовольствием подметить Джоанна, а рядом весело скакала ни на шаг не отходившая Мину.
Беренгария, в свою очередь, тщетно и мучительно дожидалась, когда ее посетит король Ричард. Он не делал этого ни днем, ни ночью, решительно и весело бросившись добивать изнуренных защитников Акры, заражая своим настроем всех, кто оказывался рядом с ним.
Прогуливаясь на безопасном расстоянии от проклятой тысячу раз башни, он и Филипп Август совместно разрабатывали план заключительного штурма с помощью могучих осадных машин. К тайной досаде Ричарда, французский король создал приспособление, с виду способное оказаться достойным ответом ужасной горючей смеси, известной под названием «греческий огонь», которую неверные сбрасывали в горшках со своих укреплений. Это была громадная деревянная башня, от подножия до верхушки обшитая блестящими медными листами. Поскольку горшки для горючей смеси были из меди, Филипп справедливо рассудил, что металл мало восприимчив к смертоносному содержимому.
Когда французы, сопровождаемые завистливым взглядом Ричарда, подкатили свою башню к стенам Акры, заполнявшие верхнюю платформу лучники стали обстреливать сарацин. Горшок за горшком ударялся о башню, не нанося никакого вреда. Ричард надулся, французские лучники возликовали и выпустили новую тучу стрел, не обращая внимания на горючую жидкость, разливающуюся по медной обшивке.
Неожиданно толстый древесный ствол, весь объятый огнем, перелетел через стену, рассыпая вокруг себя искры. Он ударился о башню и упал, пылая, рядом с ней. Башня треснула. Все замерли, парализованные ужасом. А потом адское белое пламя охватило подножие башни, и в несколько секунд она вся запылала. Все, кто был в ней, сгорели заживо, другие заткнули уши. Ричард отвернулся — его затошнило. Стоявший рядом Филипп дрожал всем телом, несмотря на палящий зной, и бормотал молитвы за умерших без покаяния.
Когда Иден узнала о трагедии, то главной реакцией — помимо охватившего ее ужаса — был безрассудный страх, что де Жарнак мог каким-то необъяснимым образом оказаться среди погибших лучников, направляя их стрельбу. Жиль мог бы успокоить ее рассудок, если не совесть. Но он не принес известий о выкупе. Она попыталась убедить себя, что все мужчины поглощены исполнением воинского долга, и усердно молилась, чтобы Бог послал ей терпения.
Беренгария тоже молилась о быстром и чудесном завершении осады, чтобы Ричард мог вспомнить о том, что у него есть жена.
Джоанна заявила, что Мэйтгрифон превратился в огромный деревянный сортир, и без конца ругала ленивых пажей и киприотских девушек за плохо приготовленную еду и грязные столы и посуду.
Через несколько дней после своего неудачного опыта в химической науке Филипп Август слег. Прежний озноб перешел в жестокую лихорадку. Его бросало то в жар, то в холод, и, с ужасом узнавая симптомы ненавистной леонардии, он молился святому Луке, чтобы тот помог сохранить ему ногти. Почти все его волосы уже выпали.
Он очень тяжело болел. Теперь наступил черед Ричарда, которого Проклятая Башня притягивала со сверхъестественной силой, став для него неким символом. Он был уверен, что если башня падет, то вслед за ней падет и Акра.
В своем большом куполообразном шатре, возвышавшемся среди леса желтых знамен на вершине горы Кейзан, в пяти милях к юго-востоку от Турона, сам грозный властелин аль-Мелик ан-Насир аль Султан Салах-эд-Дин, Юсуф ибн Аюб, командующий всеми армиями ислама, лежал в приступе изнуряющей лихорадки, общего бича франков и сарацин, королей и полководцев. Этот давний и тяжелый недуг приходил как незваная гурия, дабы лишить его силы в тот момент, когда она была больше всего нужна.
