Елена Арсеньева - Звезда моя единственная
К тому же Алексей Григорьевич постоянно болел, и Мари все чаще являлась на светские торжества одна. С одной стороны, это было удобно – не мешало кружить головы мужчинам. С другой – создавалось впечатление, будто муж просто не хочет ее сопровождать: не станешь же объяснять всем и каждому, что он вечно нездоров!
У самой Мари было здоровье отменное, она вообще не понимала, не знала, что такое болезни, и в глубине души была убеждена: мужчина должен страдать не от хворей, а только от последствий разбитого женщиной (преимущественно ею, Мари Столыпиной!) сердца. Или, на худой конец, от ран, полученных на войне. Как Александр Барятинский…
Мари думала о нем так много и так упорно, что даже не сразу поверила своим глазам, когда увидела. Подумала, что это – призрак, явившийся ей в игре зеркал, когда она вальсировала в бальной, огромной зале дома Сайн-Витгенштейна. Однако призрак мелькнул снова и снова, а потом и склонился перед Мари, приглашая на вальс.
…Если бы ей было пятнадцать, она непременно отказала бы. Нет, не навовсе – но соврала бы, что ближайшие два вальса у нее уже расписаны, вот разве что третий… и записала бы его в программку, заслоняясь ладонью, чтобы не выдать свое вранье. Когда Мари было пятнадцать, она отлично умела проделывать такие штучки с многочисленными поклонниками своей красоты!
Но сейчас ей было гораздо больше. И перед ней стоял человек, который был к ней равнодушен… но она не была равнодушна к нему! Что-то подсказало Мари: этот вальс будет не простым. Он будет для нее судьбоносным!
Не тратя время на слова, не отрывая глаз от глаз Барятинского, она положила руку ему на плечо.
Что случилось с ним, почему его вдруг повлекло к Мари, которую прежде он считал только достойной презрения, Барятинский и сам не знал. Неведомо, какие там причины вели его, но привели они их с Мари в общую постель, и если он давно позабыл их первый поцелуй на балконе дома Трубецких на Гагаринской набережной, то не скоро смог забыть о той буре зрелой, вызывающей чувственности, которую обрушила на него эта опытная, сильная, страстная и безудержно влюбленная женщина.
Как и всякий мужчина, тем паче военный, он привык брать крепости штурмом и ценил – или думал, что ценит – только ту победу, которая давалась дорогой ценой. А в этой крепости ему были распахнуты настежь ворота, его осыпали лепестками роз, ему курили фимиам, пред ним склонялись смиренно, от одного его слова зависели жизнь и смерть, в его честь раздавались приветственные восклицания и гремели оркестры, каждое его желание исполнялось, словно воля Провидения.
Это было ново. Это не могло не очаровать, не могло не возбудить – это очаровывало и возбуждало Барятинского до тех пор, пока он не заметил, что приветственные оркестры гремят что-то слишком уж громко. На весь Петербург!
Такое ощущение, что все всё знали уже на другое утро после той ночи, когда Мари ему отдалась. Знали в подробностях, в деталях, во всех тонкостях.
Осознав это и полагая, что вся штука – в болтливости слуг, Барятинский начал всерьез ожидать вызова от Алексея Григорьевича Столыпина, честь которого он оскорбил… думал, оскорбил тайно, а оказывается – явно. На месте Столыпина Барятинский и сам вызвал бы обидчика на дуэль незамедлительно, а такую жену, как Мари, просто убил бы… однако Мари была вполне жива, никто другой не знал этого так хорошо, как Барятинский, а обманутый супруг… он не только не прислал вызова, но даже и уехал в деревню – якобы поправлять вконец расстроенное здоровье.
В довершение всего Мари сообщила любовнику, что она беременна.
Нет, не обманули ее предчувствия: Барятинский и впрямь совершил чудо. Не зря была убеждена Мари, что создана для него, для него одного! Она была счастлива и теперь строила планы, как разведется с мужем… конечно, государь, который к ней всегда благоволил, конечно, государыня, которая всегда была к ней милостива, конечно, великий князь Александр Николаевич, который, быть может (наверняка!), не забыл ее, конечно, они посодействуют… впереди брак с Барятинским…
Мари строила далеко идущие планы, совершенно не подозревая, что в жизненных планах Барятинского нет места ни для нее, ни для этого ребенка, который, как втихомолку думал он, мог быть прижит неизвестно от кого. Скажем, от родного мужа!
Храбрый воин до смерти боялся быть обманутым женщиной. И откуда он мог знать о бесплодных попытках Мари забеременеть раньше? И даже если она ему об этом говорила, он пропускал это мимо ушей, потому что знал, в какие сети ловят искушенные женщины доверчивых простаков.
Словом, известие о беременности, вместо того чтобы сблизить любовников, разбросало их по разным сторонам географической карты.
Барятинский внезапно вспомнил, что вообще-то он не совсем отставлен от воинской службы, а находится в отпуске для поправления здоровья. И доктора предписали ему посещение курортов в Европе. Он немедленно почувствовал, что рана его разболелась, – и уехал из Петербурга почти с неприличной поспешностью, словно речь шла о спасении жизни. И вскоре до Мари, уверенной, что последствия ранения вот-вот доведут Барятинского до смерти, дошли слухи, что во время посещения Варшавы Барятинский получил от наместника Польши Паскевича предложение принять участие в военных действиях против очередных польских мятежников. Он не отказался и немедленно разбил кавалерийский корпус повстанцев под командованием Мазараки, а потом отбросил сформированное в Краковском округе войско за границу. За этот подвиг князь Барятинский был награжден орденом Анны 2-й степени. И отбыл наконец на предписанные ему европейские курорты. Там до него и дошел слух, что в Петербурге появилась еще одна молодая и красивая вдова: бывший полковник лейб-гвардии Гусарского полка Алексей Григорьевич Столыпин умер в Саратове от холеры.
Барятинский понял, что за этим последует, и решил отступить от Мари с наименьшим уроном и сохранив достоинство. Он принял пост, о котором знал и прежде, но колебался в решении, вступить ли на него: князь Воронцов, наместник Кавказа, назначал его командующим кабардинскими войсками. Барятинский колебался прежде, не слишком веря в расположение Воронцова, опасаясь, что наместник слишком будет диктовать ему свою волю. Однако тут было не до хорошего.
Барятинский, едва оказавшись в Петербурге, был принят государем, которому и сообщил о своем согласии принять новое звание, получил приказ о своем назначении флигель-адъютантом и командиром Кабардинского полка и начал собираться окончательно переехать на Кавказ.
Мари была в трауре, приличия не позволяли им видеться, к тому же она очень плохо переносила беременность, даже ее железное здоровье дало слабину. Она каждый день ждала, что Барятинский даст о себе знать, что намекнет ей на будущее… то есть она не сомневалась в этом! – а он делал все от него зависящее, чтобы уехать как можно скорее.
