Поль Бурже - Женское сердце
— Я уверена, вы останетесь мною довольны. Вы меня бранили за то, что я мало выхожу, не бываю на воздухе… Так вот! мы с мамой поедем завтра в Фонтенебло проведать кузину де Нансэ, переехавшую туда на прошлой неделе. И знаете ли, кого мы выбрали своим кавалером?…
— Д'Авансона, — сказал граф, улыбаясь.
— Вот и не отгадали, — возразила она шутливо. — Кавалер наш вы! Не отказывайтесь… Я не принимаю никаких извинений…
— К сожалению, это невозможно, — сказал граф. — У меня завтра, в два часа, заседание комиссии в Бурбонском дворце.
— Вы мне пожертвуете вашей комиссией, вот и все… Вы знаете, что я не часто прошу у вас чего-нибудь… но на этот раз я требую… имея на то свои причины, — прибавила она лукаво.
— Но согласитесь, — ответил граф, продолжая разговор в шутливом тоне и стараясь узнать, подозревает ли она что-нибудь, — согласитесь, что я, по крайней мере, имею право знать эти причины?
— А я не могу их вам объяснить; ну, просто мне так хочется… Пусть это каприз больного человека, неужели вы его не исполните?.. Вы должны баловать меня, пока я еще с вами… — добавила она с грустной улыбкой.
— Уверяю вас, — сказал он серьезно, — я не могу провести с вами завтрашний день… Будьте же рассудительны, Жюльетта! Если это только один каприз, то неужели вы хотите, чтобы я ради него изменил своему долгу?…
Граф встал, не будучи в состоянии выдержать того острого взгляда, который устремила на него Жюльетта. Не чувствовала ли она себя, на самом деле, хуже? В таком случае ее странный каприз был одним из тех проявлений деспотизма, в которых сказывается расстройство нервной системы человека, чей организм сильно ослабел. А может быть, она знает уже о последствиях вчерашней истории? Но как? От кого?
Жюльетта не дала ему времени обсудить это предположение и, подойдя к нему в упор, сказала прерывающимся голосом:
— Ах! как вы не умеете хорошо лгать!.. Да, вы не можете быть свободны завтра. Я это знала! Знала и причину, почему не можете, и скажу вам ее! Посмотрим, достанет ли у вас смелости отрицать ее: на завтра у вас дуэль. Я знаю также с кем… Нужно ли вам его назвать?
Как не было возбуждено подозрение де Пуаяна с самого начала их разговора, он не мог скрыть своего удивления при ее словах, а это одно уже было признанием с его стороны. Впрочем, он и не в силах был дольше притворяться: его осенила ужасная мысль. Если Жюльетте все было известно, то не через его же секундантов, в которых он был уверен. Невозможно также предположить, чтобы и секунданты Казаля выдали тайну… а сам Казаль? Почему же нет? Он хотел ей отомстить, подумал граф, быть может, он уже раньше угрожал ей поединком со мной?… Вероятно, он написал ей обо всем! Негодяй!
Граф не остановился на проверке таких призрачных догадок и не спросил себя, не происходила ли хитрость Жюльетты от одних смутных подозрений. Но его чувство злобы к своему сопернику было так сильно, что новая подлость Казаля привела его в бешенство.
— Если вы так хорошо осведомлены о предстоящей дуэли, то должны знать, что ее вызвало, а также и то, что она неизбежна…
— Так значит это правда! — вскричала она, бросаясь к нему. Подтверждение того, что эти два человека будут стоять один против другого с оружием в руках, внушило ей такой страх, что она перестала соображать. Дрожа всем телом и прижимаясь к де Пуаяну, в лихорадочном волнении, она продолжала:
— Нет, дуэль эта не состоится. Вы не будете драться… Ты против него; нет, нет; я не позволю этого… Ах! Если ты меня любишь, то найдешь способ не допустить такой ужасной вещи… Вы оба!.. один против другого… Нет, нет, это невозможно, поклянись мне, что дуэли не будет! Слышишь ли? Я не хочу этого… Это меня убьет… Вы оба!.. Вы оба!..
«Ты против него!.. Вы оба»… Граф слушал ее отрывистые слова, открывшие ему раздвоение ее несчастного сердца — раздвоение, которое она до сих пор так старалась скрыть и которое он за последнее время подозревал в ней. Образы двух существ, одинаково ей дорогах, промелькнули перед нею с быстротой молнии в таком ужасающем видении, что, обезумев от страха за них, она долее не могла таить своих чувств и обнажила перед ним свою душу. Получив такое наглядное доказательство двойственности ее души, несчастный любовник Жюльетты почувствовал, как зашевелилась в его сердце та ревность, которая причинила ему столько страданий. Он высвободился из ее объятий, почти грубо оттолкнул руки, хватавшиеся за его платье, и ответил:
— Мы оба!.. сказали вы! Очевидно, вы не знаете сами, за которого из нас дрожите!.. Не знаете, любите ли меня или его!.. Впрочем, нет, вы знаете… — продолжал он с такою горечью в голосе, что г-жа де Тильер невольно замолчала, как бы застыла от нового ужаса, охватившего ее. В жестоких словах де Пуаяна звучала правда, находившая отклик в ее сердце.
— Да, вы это знаете; знает это и он… Теперь я понимаю, что видя в вас еще тлеющие искры прежней привязанности, являющиеся единственной преградой между им и вашим сердцем, он решил погасить их навсегда, убив меня, и тем устранить и самую преграду. Но если он, несмотря на данное мне слово, сообщил вам о предстоящей между нами дуэли, то объяснил ли он вам, что назвал меня трусом?… Трусом, — слышите ли, — и хотите ли вы, чтобы я остался с этим оскорблением? При том, я уж выскажу вам все, если позволите: даже и помимо того оскорбления, которое он нанес мне, я не упустил бы этого случая поставить на карту свою жизнь против его жизни — так я его ненавижу!.. Господи! как он мне ненавистен!
— Генрих, — возразила она разбитым голосом, взяв на этот раз его руку с покорной робостью ребенка, просящего прощения, — умоляю тебя, поверь мне… Все, что я узнала, сказала мне Габриелла и ты сам… Клянусь тебе в этом всем нашим прошлым, нашим дорогим прошлым. Габриелла только что была у меня. Муж ее — секундант в этой ужасной дуэли. Из сказанных им двух, трех фраз она заподозрила что-то и возбудила и мои подозрения, передавая мне слова мужа… А когда ты признался, что будешь завтра с ним драться… мне представилась кровь, кровь, пролитая из-за меня!.. И я не могла не вскрикнуть… Но люблю я только тебя одного; я — твоя на всю жизнь!.. Мы могли еще быть так счастливы… Ты вернулся ко мне таким добрым, таким нежным… Пойми же: если даже допустить, что этот человек меня любит, если он искал с тобою ссоры, то не потому ли, что он знает, что я люблю только тебя и никогда тебя не разлюблю…
— Но, — прервал ее граф, — я все же оскорблен, и это остается фактом, которого нельзя изменить. Отступать теперь я не могу; это так же немыслимо теперь, как будет немыслимо завтра, когда мы будем стоять с пистолетами в руках и услышим команду «пли»! Я верю тебе… — сказал он, страстно и долго пожимая ее руку в ответ на ее пожатие. Он снова увидел, как ее искренне влекло к нему при малейшем его страдании. Он не посмел высказать ей всю свою мысль: «Если б только знать наверное, что ты не любишь его! Но нет, ты его любишь, хотя и стараешься не любить; а меня ты бы хотела любить»… От постоянных сомнений он почувствовал себя очень ослабевшим, а между тем ему так было необходимо хладнокровие, чтобы привести в порядок свои дела в эти, быть может, последние часы его жизни.
