Марина Фиорато - Венецианский контракт
Когда, наконец, спустились сумерки и послышался стук в дверь, он бросился к ней и распахнул так, что из камина повалил дым. Однако на пороге дома его ждал отвратительный призрак.
Словно Фейра состарилась на пятьдесят лет: темные локоны неестественно чёрного цвета, морщины в уголках глаз, уже не огненно-янтарных, а грязно-зелёных, на впалых щеках – два красных пятна румян. На ней было поношенное платье из красного шёлка с таким глубоким вырезом, что его вряд ли можно было назвать приличным. Он смотрел на неё, оцепенев от ужаса.
– Аннибал, – произнесла она. – Ты не пригласишь меня войти?
Это была Коломбина Касон, его мать.
Глава 31
Рука Фейры дрожала, когда она собиралась постучать в дверь Аннибала той ночью. Это было началом их новой жизни. Дверь открыла женщина в дорожном плаще, с маской в руке, которая, казалось сама только что вошла в дом. Фейра стояла, не в силах вымолвить ни слова, тогда женщина, подняв подбородок в позе великосветской дамы, высокомерно произнесла:
– Что вам угодно?
– Я пришла к доктору, – Фейра видела Аннибала за её спиной и взглянула на него с мольбой.
Женщина сразу заметила её акцент и прищурила зеленые кошачьи глаза:
– Кто вы такая?
Аннибал поспешил ответить вместо неё:
– Фейра – моя сиделка из больницы.
– Что ж, – произнесла женщина, подходя к нему и вызывающе покачивая бедрами – как к своей собственности. – Моему сыну не нужна сиделка. Его мама вернулась. – И она захлопнула дверь перед носом Фейры.
* * *– Я изменилась.
Мать без приглашения опустилась на стул возле камина, где обычно сидела Фейра. Он ничего не сказал, но она почувствовала его недоверчивость.
– Это так, Аннибал. Я распрощалась с прежней жизнью. Я хочу быть здесь, с тобой. Я хочу, наконец, стать матерью. Я знаю, что причинила тебе много зла – столько раз бросала тебя…
– Как ты нашла меня? – перебил он её резко.
Она потупила свои кошачьи глаза.
– Я приехала в Трепорти вместе с одним купцом, моим… попутчиком. Там я узнала, что врач по имени Касон открыл больницу на этом острове. Мой попутчик заболел, и я не знала, что делать. Но я была уверена, что если приду к своему сыну, он спасет меня. О, мой драгоценный! Ты все это сделал; ты привез всех этих несчастных людей, ты спас их. – Она опустилась на колени перед ним, целуя его руки. – Я всегда знала, что ты можешь спасти и меня!
Он не нашел в себе силы убрать руку и ждал, раздосадованный, пока она вновь не села на стул, изящно поднеся к носу помаду, висевшую у неё на запястье, и оправив юбки. В глазах её не было ни слезинки.
– Думаю, нам с тобой стоит начать все сначала, милый. У меня была нелегкая жизнь, как ты знаешь. Твой отец…
Аннибал внезапно похолодел.
– Ты была замужем за моим отцом, не так ли? – Он задумался обо всем, что когда-либо знал, – о своем имени, дворянстве, состоянии Касонов, спрятанном под половицами в его спальне.
– Конечно! Но ты должен знать, что я была куртизанкой не только после, но и до этого.
Он прищурился, пытаясь осознать её слова.
– Ты хочешь сказать, когда мой отец встретил тебя…
– Да. Обычно я работала недалеко от Кампо д'Оро. Тебя зачали в гондоле во время карнавала. Когда я узнала, что беременна тобой, Карло женился на мне. Я была красавицей тогда, Аннибал, – ты и представить себе не можешь, какой.
Он не мог. Только одну женщину он считал красивой, кроме того, красота для него заключалась не в маске, а в том, что сокрыто за ней. Он взглянул на маску своей матери, висевшую подле его клюва над камином, – богопротивный союз куртизанки и птицы. Безупречно нарисованное лицо уставилось на него пустыми глазницами, словно бы из прошлого его матери.
Он узнал от неё, что она, бросив маленького сына и мужа, отправилась с новым любовником на одну из великолепных вилл Венето. Обнаружив вскоре, что её покровитель делит ложе с обеими посудомойками одновременно, она сбежала от него в Рим с художником, который рисовал фрески на этой вилле. Там она стала любовницей священника, а затем уехала в Мессину с одним из его дьяконов.
Аннибал перестал слушать её, пытаясь представить себе истинное положение дел. В молодости она была ослепительно красива – достаточно красива, чтобы поймать на крючок венецианского дворянина, несмотря на свое низкое происхождение. Он подозревал, что её последний любовник, купец, был обыкновенным лоточником, торговавшим сукном на рынке Трепорти. С красотой исчезли и клиенты. Осталась лишь порочная женщина, не способная найти себе спутника на закате жизни. Под конец, устав от её мрачных рассказов, он заснул там же, где сидел, и ему снились печальные сны. Утром его бутылки с прекрасным вином – пустые – валялись на полу, огонь потух, а мать храпела на кровати, которую он с такой нежностью приготовил для Фейры.
Там он и оставил её.
* * *Вечера у Аннибала стали совершенно другими. Вместо споров с Фейрой о медицине, которые вселяли в него такое чувство, будто он мог победить саму смерть и исцелить весь мир, ему приходилось слушать рассказы матери о бесчестье и увядании, о том, как она оплакивала свою молодость. Внезапно ему стало невыносимо одиноко, хотя он теперь постоянно находился в компании матери. Ему казалось, будто его изолировали от остального мира и при этом ласкали так, как когда-то в детстве. Мать со своими запоздалыми ласками тормошила его так, как будто ему все ещё было восемь лет. Она ерошила ему волосы, щипала за щёки, целовала в шею и терла ему спину, как заболевшему ребенку. Он не находил в себе силы оттолкнуть её, но такая назойливость вызывала у него лишь отвращение, как омерзительная насмешка над ласками и объятиями, которые он надеялся разделить с другой. Он уступил матери свою кровать на втором этаже и каждую ночь мучился один на постели, которую готовил для Фейры.
Аннибал посоветовал Коломбине не снимать маску, которую она носила, – полностью закрывавшую лицо, с завязками вокруг головы. Он помнил эту маску с детства – красивое лицо куртизанки, серебристое, как свинец, с перламутровым блеском, накрашенными вишневыми губами и нарумяненными щеками. Сейчас она придавала матери жутковатый, опустошенный вид утраченной красоты. Её яркая одежда совсем не шла ей, поскольку больше подходила девушкам помоложе. Даже её имя теперь казалось слишком молодым для неё. Коломбина Касон – имя для кокотки или капризной красотки. Она давно переросла его.
Коломбина Касон везде носила маску. Она навестила каждую семью, принося кастрюли с тушеным мясом, свежие лимоны или конфеты детям. Она шила матрасы вместе с сестрами и даже копала землю в саду, подоткнув свои пышные юбки. Каждый день она являлась к мессе, очаровав сестер рассказами о своей несчастной жизни и раскаянием, и почти ежедневно ходила к Бадессе на исповедь, находя в этом ещё одну возможность поговорить о себе.
