Барбара Картленд - Очарованная вальсом
В спальне, куда провели Ричарда для беседы, Талейран был не один. Картина, открывшаяся глазам Мелтона в этой большой, красиво обставленной, залитой утренним солнцем комнате, впечатление производила по меньшей мере странное. Два парикмахера хлопотали над прической его сиятельства, слуга поливал уксусом его хромую ногу — эта детская травма колена, реальная или мнимая, не позволила ему в далекие годы юности поступить на военную службу, и родители приготовили ему стезю священнослужителя, так что в свое время он даже был рукоположён в священники. Но перевесило интриганство: он стал агентом церкви при дворе и, как лицо духовное, сильно продвинулся в делах политических и финансовых, прежде чем стал министром иностранных дел Франции, оставив в стороне клерикальные перспективы и начав получать взятки от враждебных Франции государств. Его имя стало почти нарицательным для обозначения хитрости, ловкости и беспринципности. Ричард все это знал, однако надеялся на благополучный исход того, зачем он сюда пришел.
Дворец Кауниц видал многих странных гостей, но ни один из них не мог бы сравниться с человеком по имени Шарль-Морис де Талейран-Перигор, герцог Беневентский. История его запомнила просто как Талейрана. Долгий и путаный путь, каким прошел в политике Талейран, успев по ходу дела поднатореть в вопросах недвижимости в Североамериканских Соединенных Штатах, привел его в Вену в качестве министра иностранных дел в правительстве, созданном только что занявшим престол Людовиком XVIII, в правительстве проигравшей войну страны.
На конгресс Талейран прибыл в сопровождении только личного повара, двух слуг, двух лакеев и собственного музыканта, не считая троих помощников, и с самого первого дня его салон стал центром яростной оппозиции всем принятым до того момента решениям: появление Талейрана на конгрессе не сулило покорности и смирения Франции. Первая задача герцога Беневентского, Талейрана, состояла в том, чтобы добиться от держав-победительниц равного права для Франции в решении послевоенных вопросов. А ведь Австрия, Пруссия и Россия договорились, что они сначала поделят между собой Польшу, Италию и Германию, а уж потом пустят Францию к оставшемуся европейскому пирогу собирать крошки. Но не тут-то было! Явился Талейран и уселся между Меттернихом и Каслри! И сразу отмел все предварительные решения, уверенно дезавуировав из всех готовящихся документов слово «союзник»: «Разве война еще продолжается? Тогда я здесь лишний…» Удар был нанесен точно. И страсти закипели. Сильные мира сего готовы были разорвать друг друга в клочья. Но при этом они поодиночке и сообща давили второстепенных королей, принцев, князей и герцогов, и Талейран стал их защитником. Он выступал от имени Испании, Португалии, Швеции, германских княжеств, настаивал на их непосредственном участии в работе конгресса. Активность Талейрана увенчалась тем, что он стал, по сути, руководящим центром конгресса, добившись, что «комитет четырех» (Англия, Австрия, Россия, Пруссия) стал «комитетом пяти».
Да, Талейран искусно собирал вокруг себя недовольных, потчевал их своей мудростью, демонстрировал им свое блистательное мастерство в искусстве дипломатии. Он добивался осложнения отношений, с одной стороны, между Англией и Австрией, с другой — между Россией и Пруссией.
Глядя на Ричарда маленькими, глубоко посаженными серыми невыразительными глазками, князь бесцеремонно изучал стоявшего перед ним англичанина.
— Чего вы от меня ждете? — надменно спросил он, поворачивая голову так, чтобы парикмахеру было удобнее.
— Должности в Париже, ваше сиятельство, — напрямик отвечал Ричард, не прибегая к пространным предисловиям и не имея цели суетливо добиваться расположения его сиятельства, прежде чем сформулирует просьбу. Сейчас было дорого время, да Ричард и не был мастером славословия, хоть бы и из благих побуждений.
— Почему я должен вам ее дать? — сухо осведомился Талейран, вытягивая ногу, чтобы ему ее вытерли.
— Мой отец, которого вы, возможно, припомните, лорд Джон Мелтон, много лет был английским послом в Париже. Полагаю, что вы также хотя бы раз посещали в Лондоне моего покойного дядю, третьего маркиза Гленкаррона.
— Да, да, припоминаю обоих. Ваш отец умер?
— Да, пять лет назад. — Ричард опустил на секунду глаза. — Со времени его отъезда из Парижа прошло пятнадцать лет, но, я надеюсь, многие парижские друзья все еще помнят его.
— У некоторых людей долгая память, — уклончиво констатировал князь избитую истину с видом ее первооткрывателя. — Но почему непременно Париж?
— Дело в том, ваше сиятельство, что я не могу вернуться в Англию…
Француз удивленно приподнял бровь.
— В самом деле? Вас выслали?
— Да, ваше сиятельство.
— Причина?
— Дуэль, ваше сиятельство.
Князь вытянул губы трубочкой.
— Где вы остановились в Вене?
— В Хофбурге. Я гость его императорского величества царя России.
— Так-так… — Талейран пожевал губами, прищурился. Ричард стоял перед ним, опустив руки вдоль тела, не шевелясь. — Значит… Значит, вы человек из его лагеря? — подытожил Талейран свои непродолжительные и, надо сказать, незамысловатые раздумья.
— Царь проявил ко мне доброжелательность, — натянуто признал Ричард неоспоримый факт. — Что же касается конгресса и политических интриг на нем… лично меня это все не интересует. Я просто частное лицо и должен решить свои житейские проблемы. Потому я к вам и обратился. Этим я никак не наношу урона ни своей стране, ни той, в которой желал бы жить.
— Но если царь покровительствует вам здесь, почему бы ему не предложить вам должность в Санкт-Петербурге? — усмехнулся Талейран и любовно погладил рукой колено, обтянутое полотенцем.
— Я предпочел бы Париж, ваше сиятельство.
— Хм… Париж — город не для всех, — холодно и с явным подтекстом отвечал Талейран, не снимая широкой ладони с колена. — Просто так его не возьмешь… — Эти слова он произносил словно бы для себя, в ответ на какие-то свои мысли. — Боюсь, ничем не могу быть вам полезен… — Он посмотрел на Ричарда без всякого выражения, сквозь него, будто перед ним стояла раскрашенная картонка, изображающая человеческую фигуру.
Скрипнув зубами, Ричард сдержанно поклонился. Что он еще мог сделать в ответ на отказ? Ничего другого он и не ожидал с той самой секунды, как только увидел перед собой лицо этого властелина над слабыми, простодушными и ущербными. Абсурдно было надеяться, что этот человек, предававший всех, кому когда-либо он служил, вдруг совершит добрый поступок, из которого не сможет извлечь для себя сиюминутной выгоды.
