Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2
— У нас нет времени…
— У нас достаточно времени!
Она покачала головой, но Деций не отставал от нее. Он усадил ее рядом с собой на груду овчин.
— Пусть я покроюсь мхом и лишайником, но я не сдвинусь с места, пока ты мне не скажешь в чем дело.
Ауриана уставилась в пол, а затем быстро прошептала, как будто нанося смертельный удар со стремительностью, делающей его милосердным.
— Так слушай же, Деций. Я беременна.
Деций вздрогнул от неожиданности, а затем начал быстро озираться по сторонам, как бы проверяя, что их никто не подслушал. Однако поблизости никого не было, кроме Мудрин, неторопливо помешивающей что-то в горшке, стоявшем на огне. Но ей можно было доверять.
— О Немезида! — прошептал Деций. — Это же смертный приговор!
Он обхватил голову руками и надолго застыл в этой позе, не произнося ни слова.
— Ты не должен бояться за меня, Деций. Моя жизнь в руках Фрии!
— Твоя жизнь в руках Гейзара, маленькая глупышка. Боги слишком далеко! — он снова взглянул на нее. — Ты не можешь родить ребенка от чужеземца! — зашептал он с горячностью. Он очень осторожно взял ее руки в свои ладони, как будто это был хрупкий новорожденный ягненок. — Если бы подобное случилось с нами где-нибудь в другом месте, каким бы счастливым чувствовал бы я себя! Но здесь… Даже Ателинда и все твои родичи обвинят тебя в совершении страшного преступления. Единственным человеком которого обрадует эта весть, явится ваш вшивый жрец! Теперь-то ты у него в руках — с каким злорадством он прикажет предать тебя смерти! Ты должна отправиться к Зигдрифе и попросить ее избавить тебя от беременности!
— Нет! Я не сделаю этого.
Деций печально покачал головой. Он понял по пристальному угрюмому взгляду Мудрин, что рабыня все уже знает. Кто еще знал об этом?
— Я знаю, что у этого ребенка не будет домашнего очага, — заговорила Ауриана горячим шепотом, слезы уже были готовы брызнуть из ее глаз, — и что ребенок не будет знать ни своего рода, ни даже своей родной бабушки. В него войдет дух одного из наших предков, и младенец будет проклят Священными Жрицами. Ах, Деций, после гибели Бальдемара жизнь стала такой безотрадной, такой гнусной, поэтому пусть я лучше рожу ребенка с неполноценной душой и погибну из-за этого, чем умру вообще без всякой причины, только потому, что так хотят мои враги.
Взгляд Аурианы тревожил Деция. Обычно, когда она попадала в трудную ситуацию и была крайне озабочена, ее взгляд становился хмурым, но в глубине его все равно таился живой блеск и озорные искорки, так что чувствовалось, что прежний задор рано или поздно вернется к ней. Теперь же в ее глазах разлилось столько мрака, что сквозь него не видно было никакого просвета, ни единой искорки надежды.
— Ты умрешь прежде, чем дашь жизнь этому ребенку!
— Нет — я могу удалиться в последние месяцы беременности, чтобы укрыться среди послушниц Рамис.
— Я и не знал, что вы с Рамис теперь в таких близких дружеских отношениях. Насколько я помню, ты совсем недавно называла ее сукой, и это было еще самое ласковое прозвище из тех, которые ты ей давала.
Ауриана понимала, что он прав, но не могла дать ему вразумительный ответ. Просто в глубине души она отчетливо знала, что Рамис всегда позаботится о ней, и это знание поражало ее саму. «Пророчице следовало бы покарать меня — и она была бы совершенно права. Но почему у меня такое предчувствие, что она вовсе не намерена делать это? Почему я уверена, что те слова, которые я бросала, словно камни, в Рамис в тот день много лет назад, были всего лишь бурей на поверхности озера, не затронувшей его глубины?»
— Деций, я просто не знаю никого другого, к кому бы я могла обратиться… ребенок есть ребенок, вне зависимости от того, кто является его отцом. Рамис никогда не берет на себя роль судьи, словно холмы или рощи. И это тоже является одной из причин…
Однако Деций слушал вполуха, он был слишком ошеломлен свалившимся на них горем.
— Этот ребенок был зачат среди наших славных побед, Деций. В промежутке времени между битвой на Рейне, где мы уничтожили не меньше сотни римлян, и той засадой в долине реки Веттерау, которая принесла нам богатую добычу. Это было время силы и нашей непобедимости. А значит она — или он? — будет наделен магией победы. Если я умру, как умер Бальдемар, не изгнав захватчиков с наших земель, может быть, именно этот ребенок продолжит наше дело. Поэтому пойми, этот ребенок, кроме всего прочего, является своего рода даром Бальдемару.
Внезапно на дворе поднялся оглушительный лай собак, раздались взволнованные крики конюхов и, наконец, послышался громкий топот копыт. Ауриана быстро вскочила и накинула поверх своего домашнего одеяния просторный плащ. Мудрин находилась ближе к входной двери и потому выскочила стрелой за порог, прежде чем Ауриана успела подойти к очагу.
Тут же раздался топот копыт второй лошади, как будто кто-то кинулся в погоню за первым всадником.
Когда Ауриана добежала до конюшни, староста рабов-земледельцев Гарн объяснил ей, что какой-то конокрад только что похитил одного из самых быстрых скакунов, принадлежавших Ателинде. Страшное подозрение закралось в душу Аурианы: это не мог быть простой конокрад — кто бы осмелился средь бела дня проникнуть со злым умыслом в усадьбу столь могущественного рода? Только тот, кто ощущал за собой мощную поддержку.
Когда же она узнала, что украденное животное находилось в стойле рядом с северным крылом дома, где она беседовала с Децием, Ауриана вся обмерла от страха. Теперь она не сомневалась, что кража лошади была лишь маскировкой, предпринятой лазутчиком, чтобы скрыть свои истинные цели. Это был человек Гейзара, и он наверняка все подслушал. По выражению лица Деция Ауриана догадалась, что ему в голову пришли те же самые мысли.
Ауриана напряженно, лихорадочно размышляла. Раб, который бросился вдогонку за конокрадом, конечно, не догонит его. Украденную лошадь мог догнать только Беринхард, но ее серый в яблоках жеребец пасся сейчас далеко на западных лугах.
«Мы погибли. Мне нельзя появиться на сегодняшнем собрании племени, это слишком большой риск. Но я должна там быть! Моему народу необходим мой совет, когда будет зачитываться этот проклятый эдикт», — мрачно думала Ауриана.
Глава 19
Ауриана сидела между Зигвульфом и Витгерном в первом ряду собравшихся. Она целый день ничего не ела, поскольку чувствовала приступы тошноты и сильное недомогание, хотя она выпила немного меда, приготовленного Ателиндой. Эта ночь уже ознаменовалась зловещими приметами: во время жертвоприношения перед открытием собрания жертвенный вепрь вырвался из рук жрецов и убежал в лес, пронзив по дороге своими острыми клыками одну из жриц. Гейзар и Зигреда пытались сохранить втайне от народа это дурное предзнаменование, но новость со скоростью ветра распространилась среди соплеменников.
