Мэрилайл Роджерс - Воспевая утреннюю звезду
Будучи воспитан человеком, впоследствии принявшем постриг, Адам считал, что нельзя позволять обманывать свою совесть, поэтому он испытывал отвращение не только к Ллис, но и к себе, ибо он понял, что не может помешать этому загадочному существу прокрадываться в его сны и там вить тонкую паутину обольщения. Он хотел бы помешать этому, он бы это сделал, но сны были не в его власти. Он не мог ни прекратить их, ни управлять ими по своему усмотрению. Огонь этих фантастических образов зажигал искорки в его глазах. В его снах ее алебастровая кожа сияла на фоне черного шелкового облака кудрей. И цвет ее глаз менялся в них от нежного цвета незабудок до цвета сверкающего сапфира. И глаза эти туманились страстью, когда она привлекала его к себе, чтобы он мог испить пьянящую амброзию ее поцелуя, сулящего немыслимое блаженство.
Адам резко выпрямился. Он обнаружил, что и при ясном свете дня стал жертвой призывной песни сирены и сжал кулаки, сопротивляясь этому зову: он не позволит ей смутить покой своих мыслей, как она это сделала с его снами!
Золотоволосый мужчина волнами излучал неприязнь, но Ллис не могла допустить, чтобы трусость помешала ей выполнить взятые на себя обязательства. Однако ей нечего было ответить на вопрос Адама, она ничего не знала о болезни Ани. Поэтому ее устраивала наступившая после вопроса пауза… Но Адам повторил вопрос:
– Вы действительно ничего не знаете о том, чем больна дочь Вулфа?
В ответ Ллис лишь покачала темными кудрями, струившимися по плечам ее стройной фигуры. Стараясь совладать с дрожью в пальцах, Ллис сосредоточила внимание на том, чтобы аккуратно разложить на каминной полке необходимые для ее работы принадлежности.
– Так вы полагаете, что есть нечто такое, чего и ведьмы не знают? – В словах его прозвучала горечь, потому что в этот момент он вспомнил отвратительную сцену в монастыре.
Ллис ощутила насмешку, как удар, и неловким движением руки задела горшочек, который едва не угодил в пламя камина. Адам успел спасти мазь. Прекрасно сознавая, что быстрота и ловкость его движений лишь подчеркивают ее собственную неуклюжесть, она почувствовала одновременно и гнев, и унижение и закусила полную нижнюю губу.
Впервые за много дней она встретилась взглядом с Адамом – и увидела в его глазах насмешку. Ей очень хотелось бы резким ударом отразить это циничное недоверие к себе… но она не могла этого сделать! Она тотчас же опустила ресницы, защищаясь от слишком проницательного взгляда. Ллис напряглась, стараясь сдержать гнев, взывая к выработанной годами тренировки сдержанности. Прелестные белые зубки оставили в покое губу и прикусили язык, пытаясь удержать готовые вырваться слова. Это могли быть яростные слова в защиту их общих с Бриной верований, слова о том, что даже могущественные друиды не считали, что смерть им подвластна. Даже очень опытная и знающая Брина не бралась утверждать, что обладает эликсирами от всех болезней.
Рассердившись на себя прежде всего за желание говорить, Ллис так крепко сжала кулаки, что ногти впились в нежные ладони. Она прекрасно знала, что запрещено делиться знаниями с людьми, не входящими в узкий круг посвященных. Нарушение этого правила могло бы привести к утрате единения с могущественными силами природы, а значит, к смерти ее друидской души.
Это было настолько важно, что при мысли об этом гнев ее улетучился, как утренний туман. Она инстинктивно отступила, желая держаться подальше от человека, способного одним взглядом вывести ее из равновесия. Но сделала это она так неловко, что оступилась и едва не упала.
Адам обладал реакцией опытного воина. Он мгновенно поднялся и успел подхватить потерявшую равновесие девушку, схватив ее обеими руками. Его пальцы погрузились в черные как смоль волосы, и волосы эти были именно такими пышными, мягкими и шелковистыми, как это виделось ему в снах. С высоты огромного роста он смотрел на хрупкую девушку. На ее точеном лице было выражение загнанного маленького зверька, попавшего в капкан к жестокому охотнику.
Непонятное, необъяснимое чувство вины охватило Адама. Хотя он провел в обществе Ллис совсем немного времени, потому что общался с нею лишь эпизодически, он успел заметить, что она необычайно грациозна. Он решил, что неловкость девушки – его вина.
Ллис молча стояла под пристальным взглядом Адама, но его объятия излучали такие волны тепла, что она ощутила неизъяснимое блаженство. Это ощущение было таким новым и непривычным, что она испытывала встревожившее ее искушение придвинуться ближе к нему и усилить это ощущение. Ее смятение усиливалось сознанием, что она теряет контроль над собой.
Адам почувствовал панику задрожавшей девушки. И хотя он рассердился на себя за то, что заметил ее состояние, и тем более за то, что это ему не безразлично, он постарался ее успокоить. Как только робкая девушка восстановила равновесие, Адам отпустил ее. Заслышав слабое хныканье из колыбели неподалеку от камина, Адам воспользовался предлогом, взял младенца на руки и начал его баюкать.
При виде столь неожиданного зрелища Ллис моргнула. И действительно, было забавно видеть мощного воина, нежно укачивающего крохотное дитя. Адам держал младенца на руках, пока тот не успокоился. Маленький Каб открыл глаза и встретил ласковый взгляд янтарных глаз Адама. Движения воина были ловкими и уверенными, чувствовалось, что у него есть опыт обращения с детьми. И неожиданно в голову Ллис пришла мысль, которая глубоко поразила ее. Как же это ей раньше не приходило в голову? Ведь этот знаменитый и такой красивый мужчина вполне мог быть женат! Он определенно был отцом!
Очевидно, Адам прочел мысль, поразившую Ллис, и на его губах появилась слегка циничная усмешка.
– Прошло много лет, но я все еще помню, как это делается. Я на десять лет старше брата, и у меня большой опыт. Я знаю, как успокоить малыша. В прошлом, бывало, меня часто просили позаботиться о нем.
Чтобы мальчик-подросток да еще из хорошей семьи, заботился о младенце? Мысль об этом возбудила любопытство Ллис, и она, повинуясь порыву, спросила:
– Но, конечно, ваша мать и ее подруги редко обременяли вас подобными просьбами?
Лицо Адама превратилось в холодную бесстрастную маску, нежное выражение исчезло с лица, как будто в солнечной комнате захлопнули ставни.
Ллис не поняла, что именно – ее неуместное любопытство или упоминание о брате – стало тому виной, но она сцепила руки, размышляя, как бы загладить неумышленную обиду.
Ругая себя за то, что затронул больное место и поделился таким глубоко личным, Адам решил никогда больше не давать Ллис возможности вернуться к этой теме. Чтобы отвлечься, он вернулся к своему вопросу:
