Елена Арсеньева - Французский поцелуй (Императрица Елизавета Петровна)
Итак, Елизавета была расположена к франко-русскому альянсу. Но, как уже было сказано, все попытки французов установить связь с русским двором проваливались из-за бдительности Бестужева. Однако надежда умирает последней в душе не только обычного человека, но и короля.
Что надлежало узнать мистеру Макензи Дугласу и мадемуазель Лии де Бомон, дабы оправдать надежды своего короля? Число русских войск, состояние флота, положение финансов и торговли; степень влияния, которым пользуются Бестужев-Рюмин, Воронцов, фавориты и министры; следовало также собрать сведения о судьбе малолетнего свергнутого императора Иоанна Брауншвейгского и его ссыльного отца: имеют ли они сторонников в России или между иностранными державами; как расположен народ к великому князю Петру Федоровичу и великой княгине Екатерине Алексеевне, а также их сыну Павлу; какие виды имеет Россия на Польшу, Швецию и Турцию; готовится ли Россия к войне; как расположены к ней дерзкие казаки… et cetera, et cetera![11] Отдельным пунктом стоял курляндский вопрос. В Курляндии парочке следовало особо остановиться для отдыха и разведать, что думает местное дворянство о ссылке своего герцога[12] и кем думает его заменить русское правительство.
И еще по одному вопросу принц де Конти инструктировал Лию де Бомон:
– Вы знаете, что мой отец после смерти гетмана Собесского был избран на польский престол. Но узурпатор Август II Саксонский захватил трон, прежде чем законный монарх успел выехать из Франции. Это стало большим несчастьем и оскорблением и для моей семьи, и для всей нашей страны. С вашей помощью мы можем уничтожить наконец последствия этого несчастья и смыть следы оскорбления. Вы скажете Елизавете, что я влюблен в нее, и постараетесь внушить ей мысль вступить со мной в брак. Если она откажется, постарайтесь убедить ее сделать меня герцогом Курляндским и главнокомандующим русской армией…
Договорились, что с пути следования шпионы его величества Людовика XV будут постоянно отправлять донесения своему королю и принцу де Конти. Разумеется, об открытой переписке и речи идти не могло, и нашим путешественникам вручили шифр. Учитывая особенности страны, в которую они направлялись, сочли, что наиболее естественно будут выглядеть сообщения о мехах. Так, английский посланник сэр Уильямс Гембори, человек очень опасный, будет называться черной лисицей, а сообщения, падает ли он в цене или поднимается, будут означать степень его влияния при русском дворе. Бестужев был соболем. Беличьи шкурки – английские войска. Вообще число войск в тысячах следовало обозначать мехами в единицах. Выражение «горностай падает в цене» значило, что русская партия преобладает, иностранцы утрачивают влияние; если австрийская партия, к которой принадлежал Бестужев (он ведь служил не только англичанам!), возьмет верх, следовало сообщить, что «рысь также в цене». Если посланнику необходимо будет вернуться, он известит, что все меха уже закуплены. И только для сообщения о полном провале миссии было избрано вполне «человечное» выражение: «Здоровье мое плохо…»
Увы! Именно это выражение вскоре пришлось использовать Макензи Дугласу, присовокупив, что он закупил уже все меха, какие только мог. На черную лисицу в России оказался чрезвычайно большой спрос, соболь был по-прежнему в моде, ну а рысь, хоть и употребляемая исключительно для дорожных шуб, стояла все-таки в цене. В дальнейшем мехами предстояло заниматься исключительно мадемуазель Лии де Бомон.
Виною этому оказалась «черная лисица» – сэр Уильямс Гембори. Подозрительный в высшей степени даже к своим соотечественникам, он воспользовался своим влиянием на Бестужева, чтобы добиться узаконения: ни один англичанин не должен являться ко двору Елизаветы иначе, как представленный самим сэром Уильямсом. Дугласу пришлось прийти к посланнику за рекомендацией, но высокомерный англичанин принял шотландца, прибывшего из Парижа, не просто сухо, но даже оскорбительно. Дуглас понял, что путь во дворец ему закрыт, за каждым шагом его будет установлена слежка, а идя напролом, он рискует провалить все дело. Поэтому он счел за благо демонстративно уехать, однако перед отъездом ухитрился представить свою прелестную спутницу графу Михаилу Воронцову.
Едва оказавшись наедине с графом, Лия де Бомон расстегнула корсет и… вынула из-под его пластин грамоту Людовика XV, подтверждающую ее полномочия. Некоторое время Михаил Илларионович не в силах был взглянуть на этот документ, а, словно обуреваемый желаниями мальчишка, впервые увидевший обнаженную женщину, таращился на девственную грудь Лии. А между тем смотреть там было совершенно не на что: грудь сия оказалась редкостно плоской. Потом Воронцов внимательней вгляделся в прелестное лицо младенца…
Заметив в его глазах растерянность, Лия поощрительно улыбнулась:
– Я вижу, ваша светлость, вы хотите меня о чем-то спросить? И, кажется, я даже догадываюсь, о чем именно. Спрашивайте и не бойтесь обидеть меня вашим вопросом! Вы не представляете, насколько мне осточертели легковерные идиоты, и хотя успех моего дела зиждется именно на легковерии рода людского, все же я в восторге встретить наконец проницательного человека. Ну же, смелее, граф! Спрашивайте!
Но, несмотря на разрешение, граф еще долго бекал и мекал, прежде чем решился задать Лии де Бомон свой вопрос. Получив ответ, которого ждал, он все же долго не мог прийти в себя от удивления, а потом несколько раз хлопнул Лию по плечу с истинно братским расположением, получив взамен такой же братский и весьма увесистый хлопок. А вслед за этим он прочел верительные грамоты Лии де Бомон – и ринулся в приемную Елизаветы: просить императрицу, а если понадобится, и требовать, чтобы она незамедлительно приняла тайную посланницу Франции.
Санкт-Петербург, Зимний дворец, будуар, потом кабинет императрицы Елизаветы, 1755 год
Иногда так ей хотелось чего-нибудь новенького! Чего-нибудь необыкновенного! Наскучавшись во время своего затянувшегося ожидания престола, настрадавшись в безденежье, Елизавета теперь не уставала развлекать себя и пребывала в убеждении, что между ее желанием и его исполнением должно пройти минимальное количество времени.
Она самозабвенно любила скорость! Лошадей, назначенных для ее экипажа, особым образом готовили. Потом в ее линейку или возок (зимой – с печью внутри) впрягали двенадцать лошадей и пускали их в карьер. Если одна лошадь падала, ее немедленно заменяли другой – за экипажем скакала полная смена запряжки. Таким образом пробегали до сотен верст в сутки. Приближенные завербовали четыре тысячи лошадей и страшно возгордились. А фаворит, Алексей Разумовский, узнав об этом количестве, снисходительно засмеялся:
