Жорж Онэ - Серж Панин

— Все лучше и лучше.

— Вы составляете горы из муки.

— Да, такие высокие, как Монблан, и к тому же у нас есть теперь свои корабли.

— Как, корабли? — вскричал Савиньян, на лице которого одновременно выразились сомнение и удивление.

— Да, паровой флот. Последний год госпожа Деварен осталась недовольна хлебом, полученным из Леванта, так как вследствие плохой укладки произошла порча. Фирма протестовала против подобной доставки, но протест не был удовлетворен. Госпожа Деварен рассердилась, и с тех пор мы перевозим все сами. У нас есть конторы в Смирне и Одессе.

— Это баснословно! Если так будет продолжаться, то моя тетка будет иметь администрацию настолько значительную, как у какого-нибудь европейского государства! О, вы все здесь очень счастливы! Вы заняты!.. А я веселюсь! Но если бы вы знали, как это скучно! Я скучаю, я чахну, у меня нет дела.

Произнося эти слова, молодой Деварен тяжело вздохнул.

— Мне кажется, — возразил Марешаль, — что никто не помешает вам заняться делами, это зависит от вас самих.

— Вы хорошо знаете, что это неверно, — возразил со вздохом Савиньян, — моя тетка противится этому.

— Какое заблуждение! — воскликнул Марешаль. — Я слышал двадцать раз, как госпожа Деварен сожалела, что вы ничем не занимаетесь. Вступите в нашу фирму: вам дадут прекрасное место в конторе.

— В конторе! — вскричал с горечью Савиньян. — Вот необдуманно сказано! Друг мой, неужели вы думаете, что мое занятие могло состоять в том, чтобы гнуться над заурядной работой писца? Следить за ходом текущих дел! Составлять негодные бумаги! Сделаться служащим! Мне? С моим умом?

Шумно встав, Савиньян начал быстро шагать по кабинету, потряхивая с презрительным видом Атласа, держащего мир на своих плечах, своей маленькой головой с узким лбом, на котором лежала прядь белокурых, мелко вьющихся волос.

— О, я знаю, в чем тут дело. Моя тетка завидует мне, зная, что я человек с большими идеями. Она не хочет, чтобы кто-нибудь другой в семье, кроме нее, имел идеи. — Фат смеялся, подчеркивая слова. — Она всегда мечтала, чтобы я занялся бессмысленной работой, — продолжал он, — но я не позволю это сделать! Я знаю, что мне нужно! Это самостоятельность ума, предназначенного для решения великих задач! Надо свободное поле для применения моих изобретений… Установленным правилам и общим законам я не мог бы подчиниться!

— Так было и на экзаменах, — сказал Марешаль, осматривая невинным взглядом молодого Деварена, смотревшего с полным величием, — ведь экзамены никогда вам не удавались.

— Никогда, — подтвердил энергично Савиньян. — Меня хотели поместить в Политехническую школу — не пришлось попасть; в Центральную школу — тоже ничего не вышло. Я поразил экзаменаторов новизною взглядов. Они отказали мне.

— Ну, конечно, — возразил искренно Марешаль, — если вы начали с того, что опровергли их теории…

— Да, да! — вскричал Савиньян, торжествуя. — Но еще более мне необходимо, чтобы был простор для моих идей. Никто никогда не узнает, чего стоил мне особенный склад моего ума! В моей семье принимают все в шутку. Моя тетка Деварен запрещает мне даже попытку заняться предприятиями под тем предлогом, что я ношу ее имя и мог бы ее скомпрометировать, а все от того, что я два раза не имел успеха. Да, тетка запретила, это верно. Но как вы думаете, благородно ли с ее стороны злоупотреблять своим положением и запретить мне новые попытки? Можно ли судить изобретателей по трем или четырем неудачным случаям? Если бы тетка предоставила мне свободу действий, я чувствую, что удивил бы весь свет.

— Она особенно боится, — сказал просто Марешаль, — что вы удивите коммерческий суд.

— О! Вот и вы так же присоединяетесь к моим врагам! Вы смеетесь надо мной.

Молодой Деварен бросился в унынии на свое кресло. Он начал жаловаться, что всегда чувствовал себя особенно несчастным еще и от сознания остаться непонятым. Тетка давала ему ежемесячно три тысячи франков с тем, чтобы он ничего не предпринимал. Справедливо ли это? Что ему делать и куда девать избыток своих сил? Оставалось только жить развлечениями. И он бросился очертя голову в полный разгул: не выходил из театров, клубов, ресторанов и будуаров. Там терял он свое время, свои деньги, свои иллюзии и свои волосы. Он сожалел об этом, но продолжал поступать так же, чтобы быть чем-нибудь занятым. С мрачной иронией он называл себя каторжником удовольствий, но, несмотря на это, утверждал, что его творческая сила оставалась нетронутой. Среди самых бешеных кутежей, среди ужинов при звоне стаканов, в обществе обнаженных плеч к нему приходило вдохновение, являлся луч, и он делал удивительные открытия.

Так как Марешаль недоверчиво произнес: «О…», то Савиньян счел нужным рассердиться. Да, он придумал нечто удивительное, от чего зависело его счастье в близком будущем. Он видел, что договор, заключенный им со своей теткой, был истинным обманом, и потому пришел теперь уничтожить его и возвратить себе свободу.

Марешаль молча глядел на Савиньяна в то время, как молодой человек с воодушевлением открывал свои честолюбивые проекты. Он рассматривал его плоский лоб, где, по уверению этого болтуна, заключалось столько прекрасных идей. Он измерял глазами худощавую и сгорбленную от разгульной жизни фигуру и спрашивал себя, какую борьбу этот кутила был бы в состоянии выдержать в трудные минуты их предприятия. Улыбка мелькнула на его лице. Он хорошо знал, что Савиньян предавался такому припадку меланхолии только тогда, когда денежные запасы его были плохи. В таких случаях, возобновлявшихся часто, у молодого человека являлось вновь вдохновение, которое госпожа Деварен останавливала одним словом: «Сколько?». Савиньян сначала не соглашался объявить сумму, в получении которой не сомневался, а говорил все о своем предприятии. Наконец, он сдавался, и с кошельком, туго набитым, проворный и радостный возвращался в знакомые будуары, на бега, в модные рестораны, делался опять более чем когда-либо каторжником удовольствий.

— А Пьер? — воскликнул вдруг молодой Деварен, меняя неожиданно разговор. — Имеете вы о нем известие?

Марешаль сделался серьезным при этом вопросе. Казалось, туча набежала на его лицо. Он ответил Савиньяну, что Пьер Делярю все еще на Востоке. Он направился в Тунис, берега которого исследовал. Дело касалось знаменитого внутреннего моря, которое нужно восстановить искусственным путем: предприятие было колоссально, и результаты его должны иметь громадное значение. Климат совершенно переменился бы и удесятерилась бы стоимость колонии, которая сделалась бы самой плодородной страной в мире. Вот уже год как Пьер трудился над этою землею с особенным увлечением, вдали от родных, от невесты, заботясь только о том, чтобы достигнуть цели, оставаясь глухим ко всему, что могло бы отвлечь его от грандиозного дела, с успехом которого он рассчитывал достигнуть славы.