Уильям Локк - Сумерки жизни
Несколько минут господствовало молчание. Екатерина одевалась. Слова облегчили ее сердце, и ей уже было стыдно, что она так резко выражалась перед молодой девушкой. Maxime debetur. Она думала об этом принципе и кусала себе губы. Но разве она также не была молода? Неужели разница в летах так велика, что у них не могло быть общей почвы для взаимного понимания? Она посмотрела в зеркало. Красота ее еще не исчезла. Однако лучше было бы, если бы она не сказала всего этого.
Фелиция кончила расставлять цветы и разместила четыре вазочки по всей комнате. Затем она подошла к Екатерине и обняла ее за талию.
— Мне очень грустно.
Это все, что могла произнести девушка, и тем не менее это заставило Екатерину обернуться и поцеловать ее в щеку.
— Я полагаю, что мистер Четвинд очень красив, если он хоть чуточку похож на своего отца, — сказала она своим обычным голосом. — Простите, что я была такая не хорошая. Я проснулась сегодня в плохом настроении. Этот пансион иногда действует на нервы.
— Здесь страшно скучно, — согласилась Фелиция. — Но вы заняты больше всех. Вы всегда работаете, читаете или отправляетесь ухаживать за бедными больными. Я хотела бы хоть наполовину быть столь же полезной.
— Ну, вы сделали меня более веселой, чем я была, если это имеет какое-нибудь значение, — возразила Екатерина.
Несколько позже старый профессор сообщил о скором приезде своего сына. Екатерина выслушала и предложила из вежливости несколько вопросов, узнала об обязанностях заведующего колледжем и о различии между лектором и профессором.
— Он крупный, плотный парень, — сказал старик. — Из него можно сделать десять таких, как я. Вы, таким образом, не ждите увидеть худенького, согбенного и старообразного молодого человека в очках!
— Ваш сын женат? — спросила фрейлейн Клинкгард, сидевшая рядом с Фелицией.
Это была белокурая цветущая женщина, лет за тридцать, с резкими чертами лица и с предрасположением к смелым, вызывающим нарядам. Старый профессор, не любивший ее, говорил, что ее шляпы безнравственны. Блеск золота на одном из ее передних зубов придавал особый эффект ее словам.
— Он никогда мне этого не сообщал, — ответил старик с самой любезной улыбкой.
— Вы увидите, она попробует женить его на себе, когда он приедет — шепнула фрау Шульц госпоже Бокар.
Но фрейлейн Клинкгард рассмеялась по поводу ответа профессора.
— Это жаль, потому что женатые мужчины, — про которых знаешь, что они женаты, — всегда более приятны.
— И женщины также, — подхватила Попеа с довольной гримасой.
— В холостяке, в общем, больше рыцарства, — заявила мисс Бунтер, которая всегда относилась серьезно к разговору. — Он действует в большем согласии со своими идеальными представлениями о женщинах.
— Неужели Саул тоже очутился среди пророков? — с улыбкой спросила Екатерина, — а мисс Бунтер среди циников?
— О, Боже! Надеюсь, что нет, — в тревоге оправдывалась мисс Бунтер. — Я этого не думала, но холостяки всегда более романтичны. Как вы находите, мисс Гревс?
— Я не знаю, — смеясь, ответила Фелиция. — Мне нравятся все мужчины, если они любезны, и как будто безразлично, женаты они или нет. Быть может, вопрос решается не так, когда речь идет о совсем молодых мужчинах, — прибавила она в раздумье. — Но ведь очень молодые люди — это совсем другое дело. Например, все подпоручики в полку дяди: называть их холостяками было бы так же смешно, как меня старой девой.
— А в каком возрасте женщина становится старой девой, мисс Гревс?
Нетактичность фрау Шульц принимала размеры необычайные. На выручку дамам-девственницам поспешил профессор.
— В Англии тогда когда происходит первое оглашение брака.
Госпожа Бокар обратилась к мадам Попеа, чтобы та ей перевела ответ по-французски. Затем она бегло сообщила его всем.
Тема была исчерпана и разговор больше не возвращался к вопросу о сравнительных достоинствах холостых и женатых мужчин; обед кончился, и мистер Четвинд поднялся и заковылял к себе, уведя с собой и Фелицию.
Через час Екатерина тащилась по грязи длинной темной улицы в старой части города, которая ведет к городской ратуше. Она остановилась у грязных ворот большого полуразрушенного дома, вошла и спустилась по ступенькам в комнату в подвальном этаже, круглое окошечко которой находилось на одном уровне с землей. Очень старая женщина открыла ей дверь, когда она постучала, и встретила ее приветствием: „Ah, madame! Cest encore vous!" — и проводила ее с многочисленными выражениями радости.
Это была бедная, довольно грязная комната, весьма темная, плохо убранная, загроможденная кухонной посудой и странными принадлежностями гардероба. На большой деревянной кровати лежал старик; лицо его трудно было разглядеть при слабом свете, который вдобавок закрывала грязная белая занавеска, спускавшаяся по веревке, прикрепленной к кровати.
— Жан-Мари, — крикнула старуха, — вот пришла барыня почитать тебе. Не угодно ли барыне присесть? Дочь моя еще не пришла, так что комната еще не убрана.
Старик поднялся на локте и, обращаясь к Екатерине, с гримасами проговорил:
— Когда является барыня, хочется сказать, что ангел посетил нас.
Старуха вновь рассыпалась в приветствиях. Со стороны барыни так хорошо было прийти. Жан-Мари только о ней и говорит. Он, действительно, прав, и она настоящий ангел.
Екатерина уселась в почтенное деревянное кресло, которое для нее было придвинуто к печке, с благодарностью взяла у старухи подушку, снятую с кровати, чтобы ей удобнее можно было устроиться, и после нескольких минут болтовни раскрыла книгу, которую принесла с собой, и начала читать. Старик принял такое положение, что мог не сводить с нее глаз. Его старуха уселась на стул с прямой спинкой в ногах кровати и слушала с глубоким вниманием. Екатерина читала среди восторженного молчания, прерываемого только иногда восклицаниями „ah, la! la!", произносимыми шепотом, при которых ей с трудом удавалось подавлять улыбку. Тут она чувствовала себя счастливее. Лучшее свое я, самое нежное и ласковое, она показывала этой бедной, старой и немощной паре, которая, казалось, боготворила ее.
Ее прельщал юмор положения, сочетавшийся с пафосом. Книга, которая целиком их захватила, был французский перевод Робинзона Крузо.
III
Заблудшая в снегу
Была середина января. Фелиция стояла у окна салона и смотрела на снег, беспрерывно падавший на пустынную улицу. Ее угнетала мертвая тишина, царствовавшая кругом. Не слышно было даже треска веселого огня в комнате, которая отапливалась белой холодной изразцовой печью, стоявшей в углу. Дамы все разошлись по своим комнатам для обычного послеобеденного отдыха, и в доме все молчало. Она остановила взгляд на проезжавшей мимо извозчичьей карете, но и та двигалась беззвучно и безжизненно по снегу. Фелиция отчасти рада была бы, если бы извозчик щелкнул своим кнутом, хотя не менее Шопенгауера ненавидела эту любимую и дорогую для женевских извозчиков привычку. Но тот, забывшись на своем сиденье, не двигался, словно оцепенелый безмолвный призрак. Кругом только тишина, уныние и безлюдье. Дом, улица, весь мир казались необитаемыми.
