Кэтрин Харт - Зачарованные
Все еще колеблясь, Никки подала ему руку. Его длинные пальцы сомкнулись, полностью поглотив ее ладонь.
Что-то вроде удовольствия проступило в глазах Серебряного Шипа, когда он, удовлетворенно кивнув, сказал:
— У вас есть сердце. Приободритесь. Все будет хорошо, хотя путь нам предстоит нелегкий. Но не бойтесь, ибо я защищу вас от всех бед.
Серебряный Шип вел ее, помогая преодолевать наиболее трудные места, и вскоре они достигли пещеры. Внутри, стоило сделать лишь несколько шагов, было сухо и не так уж беспросветно темно, как Никки того опасалась. Широкий вход не мешал проникновению свежего воздуха, да и свод пещеры находился достаточно высоко, футах[3] примерно в семи или восьми от каменного пола. Дальше стены постепенно снижались, и там, в глубине, Никки едва различила часть стены и более темное пространство в тени, которое, как ей показалось, было туннелем, ведущим к другой части пещеры. В углу, неподалеку от входа в пещеру, в месте, защищенном от ветра и дождя, находился маленький земляной очаг, скорее даже просто кострище. Рядом, на искусно сплетенном соломенном матрасе были сложены шерстяные одеяла или попоны, кто их разберет.
— Вы… вы стали здесь лагерем? — настороженно спросила Никки.
— Ха-ха, — с невинным видом произнес он. Она ответила почти автоматически и фальшиво:
— Ну, я так напугана, что не смею даже улыбнуться, но, может, вы позволите и мне пошутить? У меня достаточно поводов позубоскалить над собственным теперешним положением.
Серебряный Шип нахмурился, что-то явно привело его в недоумение.
— Пожалуйста, Нейаки, объясните… Я не совсем понимаю, почему вы думаете, что я шутил?
— О, ради всего святого! — воскликнула она с досадой. — Разве я сказала, что вы шутили? Да вы просто смеялись. Я отчетливо слышала это ваше ха-ха.
Он покачал головой, улыбка приподняла уголки его губ.
— Маленькая гусыня опять ошиблась. Ха-ха на языке племени шони означает да. Но это я сам виноват. Постараюсь помнить, что говорить с вами лучше на вашем шеманезе английском.
— Ну, вот вы опять! — сердито сказала она. — Что это еще за шеманезе такое? Я полагаю себя за прилично образованного человека, но никогда этого слова не слышала, а вы упоминаете его уже второй раз.
Немного подумав, он объяснил:
— По-нашему это значит американские колонисты, как вы сами себя зовете, хотя вы говорите почти на таком же языке, как эти красные мундиры[4], англичане, живущие за Великим морем. Слова у вас те же самые, но звучат совсем по-другому.
Своему неожиданному смеху Никки удивилась так же сильно, как ему удивился и Серебряный Шип. Ее аметистовые глаза искрились весельем.
— В наши дни, среди людей, расселившихся по всей стране и по всему миру, человек рад уж и тому, что способен понять если не своих соседей, то хотя бы родственников. Семейство из Делавэра, прибывшее в Техас и понявшее особенности юго-западного произношения, сможет обратиться к азиатскому доктору или испанскому библиотекарю.
Он слегка покачал головой:
— Общение между нами тоже, кажется, затруднено.
— Этого могло и не быть, если бы вы перестали валять дурака, изображая из себя черт, знает кого, — ответила она. — Я ценю, конечно, ваше старание держаться в рамках роли, но вы явно хватаете через край. В конце концов, когда вы спуститесь с облаков на землю, окажется, что я даже больше шони, чем вы сами.
Его глаза сузились от острого интереса.
— Почему вы сказали так?
— Да потому что моя прапрапрапрабабка по отцовской линии была индианкой из племени шони. Конечно, прошло слишком много времени, чтобы мне помнить язык и традиции шони, но ее гены пережили все эти долгие годы. Некоторые из нас получили в наследство от нее смуглую кожу и темные волосы.
— Вот оно как? Теперь я понимаю, почему Духи послали именно вас. Оказывается, вы из наших. — Он сверкнул белозубой, весьма довольной улыбкой. — Милости прошу в прошлое, к нашему роду, маленькая гусыня.
И тут Никки разразилась раздраженным монологом:
— Вы, я смотрю, не желаете прекратить свои идиотские игры? Только не ждите, что я куплюсь на это. И вот еще что, перестаньте обзывать меня гусыней. Звучит, может, и умилительно, но мне уже изрядно надоело. Ведь я все-таки имею степень бакалавра, так что мне ни к чему водить знакомство с кем-то, кто обзывает меня безмозглой птицей.
— Но это ваше имя, разве нет? — изумленно прошептал он.
— Мое имя Николь, для приятелей — Никки.
— Нейаки на языке племени шони значит дикая гусыня.
— В самом деле? А вы, я вижу, не просто хотите меня одурачить, а всерьез помешаны на своей идее.
— Я говорю правду, — искренне сказал он, — хотя не очень-то верится, что вы в ней особо нуждаетесь. Да я был бы рад и одурачить вас, если бы знал, что так вам будет лучше.
— Спасибо, но по мне лучше бы дождь поскорее кончился. — Ее взгляд обратился к выходу из пещеры, где полотнища ливня все еще спадали с небес. — А еще лучше, если мы просто забудем весь этот бред. — Она вдруг даже хихикнула, придя в себя настолько, что к ней вернулось чувство юмора. — Боже, что такое, в самом деле, гусыня-утопленница? И чего она стоила бы, где бы то ни было? В свете нашей интерпретации моего имени, я, полагаю, должна быть благодарна вам за то, что вы спасли меня.
Ее слова вдруг напомнили Серебряному Шипу о его роли хозяина, и он шагнул к своей постели, взял одно из одеял и протянул его Никки.
— Вам холодно.
Он так и стоял с протянутой рукой, на которой висело одеяло.
— А что? Гусыня — это годится! — Она расхохоталась. — Теперь все понятно! Особенно если учитывать, что моя фамилия — Сван[5]. Остается только надеяться, что я не начну гоготать, ходить вперевалку или, Господи спаси, терять перо! Вы ведь знаете старинную пословицу? «Если нечто выглядит как утка и крякает как утка, так оно, скорее всего утка и есть».
Никки взяла одеяло и накинула его себе на плечи, но он остановил ее:
— Mam-max. Нет. Сначала надо снять одежду, а то от нее и одеяло промокнет, и вы простудитесь.
Никки удостоила его леденящей улыбкой.
— От своих восьмиклассников мне доводилось слышать и кое-что похлеще, мистер вождь. И я разденусь не раньше, чем вы встанете на голову и превратитесь в каменную статую.
Если ее реплика и расстроила его, то смысл он понял хорошо. Лицо его вновь посуровело, а голос уподобился громовым раскатам.
— Нейаки не должна заболеть. Нам еще многое предстоит сделать. Не спорьте больше со мной. Снимите одежду и завернитесь в одеяло, или я сделаю это за вас. — Он отвернулся и отошел подальше. — А я пока разведу огонь. Делайте, как я говорю, и вскоре обсохнете, согреетесь, и, надеюсь, станете поспокойнее.
