Время дикой орхидеи - Фосселер Николь
Перед тем он побрился; растрепанная борода, с которой он явился к обеденному часу, теперь была аккуратно подстрижена. Узкое, столь же элегантное, сколь и дерзкое обрамление его рта, который выглядел таким мягким в изгибе своих очертаний.
Мей Ю бросила свою жизнь в руки Куан Йин, богини милосердия, подавшись вперед и приникнув губами к губам туана.
Будто порыв штормового ветра подхватил его и ушиб головой о мачту.
Он уставился на нее, когда она отделилась от него и пугливо на него посмотрела. Глазами, черными и блестящими, как небо глубокой ночью. Он попытался что-то понять, погладив ее щеку, и вздрогнул, оттого что ее светлая кожа была так нежна, и от его прикосновений по ней пробегали мурашки. Его взгляд остановился на ее губах; лепестки розы, на которых блестели капли дождя.
Он должен был удостовериться.
Стебель цветка была ее шея, когда он взял ее за затылок и притянул к себе, поцеловал ее, упиваясь ее дыханием, сладким и свежим; она ластилась к нему как котенок.
Эта девочка, которая бабочкой порхала по его комнатам, всегда принося своей улыбкой солнечный луч и ясное, прохладное дуновение, в котором он мог черпать дыхание. Которая то и дело пыталась доставить ему радость маленькими жестами, за которые он благодарил ее ответными мелочами.
Девочка, которую он четыре или пять лет назад нашел в трюме корабля, пока работорговцы не закабалили ее в бордель. Она была грязная, оголодавшая и перепуганная насмерть, тело ее было не тяжелее тела его Феены, сама она, возможно, ненамного старше, разве что на пару лет.
Это понимание вогнало ему кулак глубоко в солнечное сплетение.
Он грубо оттолкнул ее от себя, так что она упала на кровать навзничь, ее саронг задрался и обнажил стройную, сливочную ногу. Он отвел взгляд и гневно прошерстил пальцами свои мокрые волосы.
– Пошла прочь, – прикрикнул он с глубоким негодованием в голосе. – Я не извращенец, и я не падок на детей!
Краем глаза он видел, как она поднялась и спрыгнула с кровати. Однако вместо того чтобы убежать, она встала перед ним, сжав ладони в кулаки, со слезами на глазах.
– Но я уже не ребенок, туан!
Рахарио сопел, ярясь, но вместе с тем поневоле забавляясь.
– Я не знаю, сколько тебе лет. Но я в любом случае старше тебя вдвое, если не втрое. В отцы тебе гожусь!
– Я старше, чем вам может показаться!
Она энергично выдернула ленту, на которой держалась ее растрепанная коса, помотала головой; с распущенными волосами, упавшими ей на плечи, она действительно выглядела чуть старше.
И была красива. Оглушительно, сногсшибательно красива.
– Я уже женщина, – настаивала она на своем. Щеки ее вспыхнули. – Почти.
Внезапная ярость поднялась в Рахарио. Он испытывал большое желание оторвать ей башку. И желание поддаться своему возбуждению, которое мучительно пульсировало в нем, едва позволяя дышать.
– Ты понятия не имеешь, как опасна игра, которую ты тут затеяла. Ты понятия не имеешь, кто перед тобой.
– Тогда покажи мне это, туан.
Он как парализованный смотрел, как она стягивает через голову кебайю, отшвыривает ее прочь, стаскивает саронг, отпинывая его в сторону. Он не мог пошевелить пальцем, не мог издать ни звука.
Она стояла перед ним голая. Еще совсем детское, тонкое тело, хрупкое и ранимое. Только что созревший ее лобок был покрыт лишь черным пушком. Гордо вскинув покрасневшую голову, она смотрела тоскливым и молящим взглядом, гневным и нежным.
– Пожалуйста, туан, – прошептала она. – Я с самого начала принадлежала только вам.
В нем вспенился черно-красный поток и погреб его под собой; с проклятием он бросился к ней, схватил ее, швырнул на кровать и навалился сверху.
– Так ты хочешь этого, да? – зашипел он на нее, упершись руками в матрац, коленями между ее ног. Дыхание его участилось, стало отрывистым, как у огнедышащего дракона.
С таинственной улыбкой она кивнула.
Его пронзила мысль, что ее изнасиловали на корабле или по дороге на корабль. Дурнота поднялась из его желудка, но потом рассосалась куда-то, уйдя как в песок. А вместе с ней гнев.
Осталось лишь вожделение, тихое и настойчивое, как манящий зов спокойного моря и все же настолько сильное, что он не мог устоять.
Она действительно была словно вырезана из нефрита. Его ладони нежно прошлись по этой бесценной работе творения, потом его губы, потом язык. Ее кожа, казалось, была сотворена из облака, на вкус была как цветы в солнечном свете, как молоко и мед. Он был готов прекратить в любой момент, если бы она воспротивилась. Если бы не издавала эти едва слышные, блаженные звуки.
Только когда его губы заставили распуститься розовую почку у нее между ног, когда он ощутил вкус ее нектара, он больше не мог владеть собой и стянул брюки. В то крошечное мгновение, когда он понял, что был у нее первым, он осознал, что совершает ошибку. Он сделал ей больно, потому что был слишком большим, слишком мощным для нее. Но поздно; он мог лишь замедлиться, но назад дороги не было.
Она была для него белопенным цветущим садом, по которому дул мягкий ветер, разрастаясь до урагана, ломающего ветки, срывающего цветы. Мириады лепестков завихрялись вокруг него, прохладно касаясь его кожи. Успокоительно ложились на рану в его душе, о которой он даже не ведал, что страдает от нее.
Пока буря не улеглась, с шепотом отдаляясь прочь, и пока последние лепестки не опустились на землю.
Медленно, так медленно.
– Мне очень жаль, – пробормотал он, прижимая ее к себе, беспомощно вытирая большим пальцем слезы с ее щек. – То, что я у тебя сейчас взял, я никогда не смогу тебе вернуть. Никогда не искуплю.
Ему бы и в голову никогда не пришло затаскивать к себе в постель Бунгу, Кембанг или Эмбун, няньку его детей. Не то чтобы это его не возбуждало, да и взгляды, которые женщины в доме бросали на него из-под опущенных век, их пунцовые щеки, некоторая хрипотца в их голосах, когда они заговаривали с ним, были раз за разом столь же соблазнительным, сколь и тактичным приглашением. Но он просто не придавал этому значения, а свою потребность в женщинах предпочитал выносить в дальнюю Нусантару.
– Нет, – прошептала она без выражения.
Жизнь медленно возвращалась в ее оцепеневшие глаза; она заморгала.
– Нет. – Она потерлась лицом о его грудь. – Я так давно мечтала об этом. И никогда бы не подумала, что это будет так. Так…
Она всхлипнула и запечатлела поцелуй на его коже в том месте, под которым билось его сердце.
– Спасибо, туан.
Его грудь как будто раскрылась и стояла нараспашку, и она зарывалась в нее, все глубже и глубже, так ему казалось. Ужасно – быть таким незащищенным. Таким ранимым. Он стиснул зубы.
– Не называй меня туаном, – выдавил он, с явной угрозой в голосе.
Она удивленно взглянула на него.
– А как же мне вас называть?
– По имени. Рахарио.
Она застенчиво хихикнула и опустила глаза.
– Нет, туан. Так не годится.
Его рука стиснула ее челюсть, заставила ее посмотреть ему в глаза.
– Скажи мое имя!
Ее смешок стал громче, сильнее.
– Ну же! Скажи мое имя!
Блеск в ее глазах, улыбка на ее лице заставили его смягчиться.
Он не понимал, почему у нее нет страха перед ним. У этой слишком юной, слишком красивой и нежной девушки, которую он только что лишил девственности. И еще меньше он понимал, почему хватка его руки ослабла и рот его против воли задрожал в улыбке.
– Скажи мое имя, – шептал он, нежно поглаживая линию ее подбородка.
– Ра… хар… йо, – робко попыталась она. – Ра… харье. Рахарио.
Она начала смеяться девическим звонким смехом, который оживил все ее тело и перекинулся на него. Смеясь, он перекатился на спину и увлек ее за собой.
Стиснув коленями его бедра, она приникла к нему и покрыла его лицо поцелуями. Ее кожа, ее волосы, как шелк, касались его, и он дивился этому чуду.
Снова смеяться от всего сердца. Чувствовать себя живым. Быть свободным. Счастливым.
