Густав Даниловский - Мария Магдалина
Рядом с изорванной мошной лежало четырнадцать, дальше покатилось три, тут же рядом с трупом Иуды она набрала еще семь. Остальных она долго не могла найти. Искала упрямо; заметила что-то в кровавой луже, смело засунула руку, достала оттуда еще пять – недоставало еще одного.
Она заглянула под плащ, перетрясла все складки, поднимала окостенелые руки, ноги, разбитый череп и, в конце концов, разняв конвульсивно сжатые и уже посиневшие его пальцы, извлекла последний.
С минуту держала она в руках эту кучу монет, которые, казалось, пылали на ее испачканных кровью ладонях.
Потом она отпрянула в сторону, вся затряслась, как лист, и порывистым движением бросила их в воду – вода запенилась и на минуту заалела от крови.
Ничего не осознавая, она наклонилась над потоком, и стала обмывать и обтирать дрожащие руки, глядя дикими глазами, как ручей окрашивается, и текут вдаль красные струйки.
Когда исчезла последняя капля, она свесила голову и сидела без всякой мысли в голове, чувствуя только, что за ее спиной лежит труп.
Она вздрогнула, повернулась и впилась в него сухими, питающими глазами.
«Эти руки, – страшные мысли шли одна за другой, – эти мертвые руки блуждали, сильные, горячие, по всему ее трепетно извивавшемуся телу. Эти руки, посиневшие руки, опоясывали властным обручем ее стан и бедра… Эти губы, распухшие губы мощным поцелуем страсти раскрывали ее алые уста, сосали бутоны ее полных, набухших от страсти грудей. Это голова, разбитая голова утопала в волнах ее разметавшихся кос… Это разможжённое тяжелое тело лежало в ее объятиях и впервые разбудило и взволновало до беспамятства диким сладострастием ее девичью кровь…» «Предатель…» – пронзила ее острая, как кинжал, мысль, и глаза ее приняли вдруг мучительное, страдальческое выражение, а лицо стало жалким, полным убийственной грусти и мучительно озабоченным.
Она подошла, без малейшего отвращения стянула плащ, разостлала, заботливо, как саваном, покрыла его тело и ушла. В груди заметалось короткое дыхание, из глаз скатилось несколько слез.
Она долго шла по улицам, как слепая, прежде чем дошла до дома, где ждали ее ученики.
– Что ж Иуда? – приступили к ней они с расспросами.
– Мертв! – ответила она не своим голосом и села с удрученным видом.
Ученики с минуту молчали, смотрели на нее и вдруг перекинулись испуганными глазами, увидев, что края ее рукавов выпачканы кровью.
– Мария, – строгим голосом обратился к ней Петр, – что ты сделала с ним?
– Завернула его в плащ и оплакала его, – сумрачно проговорила она.
– Я не спрашиваю, что было после, а что было раньше? – резко перебил ее Петр.
– Любила, – ответила она тихо, и лицо ее потемнело, а измученные глаза стали серыми и сонными.
С этой минуты ее энтузиазм на время как будто погас, хотя все громче и громче распространялись слухи о появлении то тут, то там воскресшего Иисуса.
Явление, которое видел Петр, было довольно туманного характера.
Несколько ярче был рассказ двух горячих поклонников Христа, – Клеопатра и Клеона. Они шли вдвоем в Эммаус и, полные скорби по умершему учителю, говорили между собой с его последних днях и о муках, которые он претерпел на кресте. Вдруг к ним подошел незнакомый человек и спросил их, о чем они разговаривают. Они рассказали ему о том, что три дня тому назад иерусалимские старейшины судили и приговорили к казни того, кто, как они раньше думали, сам должен был спасти народ Иерусалимский; что женщины разглашают, будто он воскрес, и ученики его действительно нашли его могилу пустой, но сами учителя не видели. Незнакомец стал расспрашивать еще о разных подробностях, и по разговору видно было, что он хорошо знает Священное писание, Моисея и пророков, которые предсказывали эти страдания. Так беседуя, они дошли до Эммауса. Когда они пришли в город, незнакомец хотел идти дальше, но они предложили ему остаться с ними ужинать. И вот по тому, как он преломлял хлеб, по волнению, которое возбуждала в их сердце беседа с ним, они поняли, – к сожалению, после того, как он уже ушел, – что это был сам Иисус Христос.
Мария слушала эти рассказы с тихим умилением, но вместе с тем и с некоторым сожалением, – почему он не является ей. Он сказал ей: «Не прикасайся еще ко мне», и она надеялась, что это «еще» пройдет скоро, и втихомолку проливала слезы по ночам, что оно длится так долго.
Постоянное пребывание вместе с учениками вскоре начало ее тяготить. Ее коробило их странное поведение – точно они больше не считались с тем, что Иисус существует.
Они самовольно, не дожидаясь решения учителя, приняли в свою среду нового товарища вместо Иуды. Одни были за Иосифа Барсабу, другие за Матвея; в конце концов бросили жребий, который выпал в пользу последнего.
Потом зашла речь о том, кто должен стать во главе, и мнения опять разделились – сторонники Иоанна ссылались на теплоту чувства, какую Христос проявлял по отношению к Иоанну, позволяя ему нередко припадать головой к нему на грудь; в пользу Петра говорило старшинство лет и то, что Иисус назвал его скалой, на которой будет зиждиться его церковь.
В этих спорах они стали прибегать к свидетельству Марии, мучая ее вопросами о делах, к которым она была совершенно равнодушна. Расспрашивали ее, не называл ли Христос, когда велел ей сообщить ученикам, каких-нибудь имен и в каком порядке.
Когда же, раздраженная этими приставаниями, она ответила коротко, что он назвал только одно ее имя – «Мария», – на нее стали смотреть недоверчиво, выражая сомнение, что учитель мог выделить из числа всех существ как-никак греховное и к тому же женщину.
Таким образом, ученики мало-помалу становились ей чужими. Она все больше и больше обособлялась от них, и, в конце концов, ее охватило желание полного одиночества. Думая, что где-нибудь в безлюдном месте ей легче будет встретиться с учителем и отдаться любви, она решила, ни с кем не прощаясь, уйти из города.
Перед тем, однако, как уйти, ей захотелось еще раз пойти на Элеонскую гору и посмотреть, что делается в Вифании.
В усадьбе она нашла ворота снятыми, всюду следы запустения и начало полного разрушения. Видны были даже и попытки грабежа. Когда она вошла во двор, какой-то оборванец, сидевший у костра, завидев ее, вскочил, перелез через полуразвалившийся забор и помчался в поле.
На заросшем травою дворе она увидела свой сундук, вытащенный из дому. Крышка была отбита, но вор не успел еще ничего взять.
На самом верху лежал темно-коричневый плащ, которым Христос покрыл ее при первой встрече. Она осторожно вынула его и поцеловала, как реликвию, прижимаясь к нему всем лицом, причем губы ее затрепетали, а щеки покраснели от прикосновения шершавой ткани. Потом она еще раз спрятала в него лицо, чтоб почувствовать тот же трепет, и, постояв так с минуту, отложила плащ в сторону.
