Барбара Картленд - Пламя любви

— И все же, мамочка, — настаивала Мона, — неужели ты на меня не сердишься? Ты такая честная, такая благочестивая; я ожидала услышать от тебя, что проявила слабость, поступила дурно, — а ты только сочувствуешь… Как-то это неправильно.

— Тому, что ты делала, я совсем не сочувствую, — ответила миссис Вейл, — но сочувствую тебе. Думается мне, каждый из нас заслуживает наказания. Но ты свое наказание уже получила.

Мона наклонилась и поцеловала мать в щеку.

— Мама, ты так правильно все говоришь, что мне просто нечего сказать в ответ! — Затем, взяв мать за руку, она прибавила: — Кроме одного — одно я все-таки скажу. Майкл хочет на мне жениться.

Мать ее просияла, но Мона добавила быстро:

— Но я не могу! Неужели ты не понимаешь, что это невозможно? Я не могу его обманывать, а если расскажу ему о Лайонеле, Майкл никогда этого не поймет!

— А зачем ему рассказывать?

Мона удивленно взглянула на мать:

— Ты хочешь, чтобы я оставила его в неведении? Но ведь это нечестно!

Миссис Вейл вздохнула:

— Да, так все говорят. И моя мать считала так же. Но, если хочешь знать мое мнение, это лишь предрассудок, идущий и против здравого смысла, и против всех законов человеческой психологии.

— Как ты можешь так говорить? — воскликнула Мона.

— Взглянем на это трезво, без эмоций, — предложила мать. — Ты хочешь исповедоваться Майклу в том, что обе мы считаем твоими грехами, потому что думаешь, что нечестно будет оставить его в неведении. Это традиционная идея викторианских времен: тогда считалось, что женщина должна все о себе рассказывать мужу и что, исповедуя свои грехи, она каким-то образом от них освобождается. Но на самом деле ты просто стремишься облегчить свою ношу. От того, что Майкл узнает о твоем прошлом, никто ничего не выиграет, ты просто, так сказать, сделаешь его свидетелем своих былых преступлений. Без всякого своего желания он сделается соучастником дел, которые, вообще говоря, совершенно его не касаются. Мало того, — продолжала миссис Вейл, — в попытке сделать Майкла чем-то вроде своего духовника ты забываешь о его чувствах. Ведь Майкл любит тебя. И любит именно такой, какова ты сейчас. Кто знает, быть может, особую любовь вызывают в нем именно те черты, что ты приобрела в результате своего опыта. Конечно, трудно судить, какой бы ты была, если бы не полюбила Лайонела, но… быть может, конечно, я ошибаюсь, но мне кажется, эта любовь придала тебе нежности, женственного очарования, какой-то трепетности, каких могло бы и не быть, живи ты более нормальной и обыкновенной жизнью.

— Да, понимаю, о чем ты, — медленно проговорила Мона, — и все же… мне это кажется диким.

— А мне кажется диким то, что ты защищаешь слабость, — возразила мать. — Да, слабость, пришедшую к нам из тех времен, когда мы смотрели на мужчин как на высших существ, как на безукоризненных судей слабого пола. Спроси себя вот о чем: стоит ли удовлетворение от того, чтобы во всем признаться Майклу, того, чтобы разрушить его веру в тебя? На мой взгляд, нет страшнее жестокости, чем разрушить чью-то веру. Мужчины как дети: полюбив женщину, они вверяются ей сердцем и душой. Готова ли ты разрушить доверие ребенка? А мужчина в таких делах — тот же ребенок.

— Быть может, ты и права, — проговорила Мона, — но как-то слишком уж все просто получается…

— Просто не будет, — ответила мать. — Это сейчас тебе кажется, что просто. На самом деле тебя всегда будет преследовать страх — страх, что Майкл как-нибудь все узнает, что ты не сможешь соответствовать его требованиям, что пережитое тобою как-нибудь, незаметно для тебя самой, огрубило тебя и испортило. От последствий содеянного уйти невозможно — в этом и наказание наше, и награда. Но, дорогая моя, никто за тебя твою жизнь не проживет. И, если ты действительно любишь Майкла, поступай так, как будет лучше для него, а не легче и удобнее для тебя.

Их беседу прервала няня, принесшая чай. Она пожурила Мону за то, что та не явилась к обеду, разожгла камин и вышла. Когда мать и дочь вновь остались вдвоем, Мона сказала матери:

— Не могу поверить, что Чар действительно уехала! Как будто окончился кошмар.

— Бедная женщина! — неожиданно проговорила миссис Вейл.

— Тебе действительно ее жаль?

— Очень жаль. Перед отъездом она рассказала мне кое-что из своей жизни, и я поняла: ей пришлось столкнуться с такими страданиями, такими искушениями, какие большинству из нас и во сне не снятся.

— А Джарвис Леккер приезжал к обеду?

— Нет, миссис Стратуин ему позвонила и сказала, что приезжать не стоит. У них был долгий телефонный разговор. Боюсь, он ей нагрубил — она была чрезвычайно расстроена.

«Чар была права, — подумала Мона. — Теперь он не даст ей ни гроша. На что же она будет жить?»

И, словно прочтя мысли дочери, миссис Вейл сказала:

— Сейчас-то у нее все хорошо, я об этом позаботилась.

Мона едва не уронила чашку с чаем.

— Мамочка! Ты дала ей денег?

— Мне стало ее жаль. В конце концов, у бедняжки ни своего дома, ни родных или друзей, к которым можно обратиться.

— Мамочка, ты безнадежна! — воскликнула Мона. — У тебя самой ничего нет, а ты раздаешь деньги — и кому?

— Такую малость я могу себе позволить, — ответила миссис Вейл.

— Я бы сама все отдала, лишь бы от нее избавиться, — проговорила Мона, — но как мне отблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала?

Мать улыбнулась:

— Очень просто: выходи за Майкла и поскорее роди мне целую толпу внучат!

Однако, несмотря на все, что говорила мать, убедить Мону ей не удалось. Теперь Мона знала, что любит Майкла, знала, что вместе они будут счастливы, и все же не могла заставить себя забыть о прошлом.

Легко давать советы другим — например призывать Стенли Гантера оставить тени прошлого в прошлом и повернуться лицом к солнцу. Но сама Мона чувствовала: годы, проведенные с Лайонелом, стоят у нее на пути, заставляя чувствовать себя недостойной и преграждая путь к счастью.

Невозможно было не замечать, как разнятся по характерам эти двое мужчин, сыгравшие такую важную роль в ее жизни.

«Если бы Лайонел не умер, — спрашивала себя Мона, — что было бы с нашей любовью дальше? Через много лет, когда я бы постарела и утратила привлекательность, он бы по-прежнему любил меня?»

Она вздрогнула, как от удара, при мысли, что Лайонел мог бы ее бросить, потеряв к ней интерес, утрать она молодость и красоту. Неужели их любовь основывалась только на физическом влечении?

И все же, если быть откровенной с самой собой, она не могла не признать, что Майкл резко отличается от человека, составлявшего всю ее жизнь на протяжении этих семи лет. Сама не зная, как и почему, она была совершенно уверена: любовь Майкла не подвластна ни времени, ни переменам — его любовь будет длиться вечно.