Анна Рэндол - Грехи негодяя

Но нет, это невозможно.

– Как насчет подарка на день рождения, который ты мне задолжала? – спросил он неожиданно. – Я никогда не забывал о нем.

А Оливия всеми силами старалась о нем забыть. Его день рождения был через неделю после ареста, и она перед этим хотела подарить ему ночь страстной любви. Настолько страстной, насколько она по своей наивности представляла любовь в пятнадцать лет. Она много недель приставала с расспросами к горничным, чтобы выяснить все детали. Но почему же он не напомнил ей об этом вчера? Тогда она могла бы показать ему, что приготовила для него десять лет назад.

Ей хотелось посетовать на неудачно выбранное время, но вместо этого она с усмешкой сказала:

– Это была замечательная книга.

– Пожалуй, хорошо, что я не получил тот подарок. Мальчишка, которым я тогда был, мог и не оправиться от разбитых надежд.

– Мы должны немедленно проверить, можно ли с помощью памфлета расшифровать запись, – тихо проговорила Оливия. – Ты его не потерял?

Рука Клейтона перестала творить чудеса с ее телом, и он, отстранившись, спросил:

– Ты предпочитаешь, чтобы я надел перчатку?

Она отрицательно покачала головой и, взяв его изуродованную руку, поднесла ее к губам.

– Нет. Твоя рука здесь ни при чем.

Клейтон нахмурился:

– Выходит, я неправильно понял тебя раньше?

Она снова покачала головой:

– Нет, ты все правильно понял.

– Но в чем тогда дело?

– Просто я люблю тебя слишком сильно и не могу заняться с тобой любовью, пока многое скрываю от тебя.

Он молча уставился на нее. Открыл рот. Закрыл. Потом снова открыл.

– Что же ты скрываешь?

– Кое-что о фабрике. Но я не могу раскрыть тебе эти секреты, потому что ты сможешь их использовать и разрушить фабрику.

Его лицо потемнело.

– Если твои секреты способны разрушить фабрику, то, возможно, она и должна быть разрушена.

– Я отказываюсь смириться с этим. Наверняка можно найти компромисс…

– Ты говоришь, что существуют мрачные тайны, касающиеся фабрики, но при этом ожидаешь, что я не захочу ее разрушить?

Оливия хотела запротестовать, хотела сказать, что тайны вовсе не мрачные. Но, увы, они были именно такими. Она скрывала правду, чтобы восстановить фабрику, а теперь от этой правды некуда было деться. И было ясно: если с фабрикой что-то случится, пострадает слишком много людей.

Какое-то время оба молчали. Наконец Оливия спросила:

– Так мы будем работать над шифром?

– Да. Возможно, так будет лучше. – Клейтон достал из кармана бумагу с зашифрованной записью, а также памфлет. И то и другое слегка намокло, но до чернил влага не добралась. Он передал бумаги Оливии. – Надеюсь, ты мне позволишь позаботиться об одежде. Через минуту я буду к твоим услугам.

Как официально! Она оправила на себе рубашку, чувствуя боль в сердце.

Тут Клейтон начал раздеваться, и Оливия почти сразу отвернулась, успев заметить, как он начал расстегивать пуговицы жилета. Она не хотела знать, последуют ли панталоны вслед за остальной одеждой, поскольку уже имела возможность видеть то, что находилось под ними.

Но неужели она только что по собственной воле отказалась от возможности расстегнуть эти пуговицы? И прижаться к его обнаженному телу?

«Я не стану слушать, как шуршит ткань, – сказала она себе. – Я ничего не слышу».

Оливия осмотрелась. В углу были сложены связанные вместе пучки тонких веток. Интересно, их тоже использовали для мытья? И тут она вспомнила отметины на спине предыдущего обитателя этого кабинета. Нет, вероятно, у этих веток было совсем иное предназначение.

Хотя, возможно, хорошая порка отвлечет ее от мыслей об обнаженном теле Клейтона. Но она не безумна и не станет пробовать. И Оливия прибегла к другому способу наказать себя – к шифру. Положив памфлет на скамью, она спросила:

– Что именно я должна делать?

– Определи численный эквивалент первой буквы в памфлете и вычти его из численного эквивалента первой буквы зашифрованного текста. Тебе нужно произвести операцию, обратную зашифровке.

Но все оказалось не так-то просто. В русском алфавите было тридцать три буквы, и Оливии приходилось всякий раз мысленно проговаривать алфавит с начала. Она повторила этот процесс для дюжины букв, а Клейтон все еще к ней не присоединился.

Несмотря на все свои благие намерения, Оливия, не выдержав, обернулась. Оказалось, что Клейтон сидел на скамье и пытался снять сапог. Его лицо было искажено болью. Она поспешила к нему и ухватилась за каблук сапога.

– Ты бы мог попросить о помощи.

– Сам справлюсь.

Очевидно, он не мог справиться. Но был слишком упрям, чтобы это признать.

– Я уже видела несколько больше, чем твои босые ноги.

Она ожидала, что Клейтон засмеется, но он оставался серьезным. Оливия же, собравшись с силами, стащила половину сапога, но дальше этого дело не пошло, сапог застрял намертво.

– Черт возьми, что не так с твоим сапогом? – проворчала она.

Клейтон улыбнулся:

– Ну слава Богу. Я уж было решил, что совсем стал слаб.

С неприязнью взглянув на сапог, Оливия снова ухватилась за него обеими руками и сильно дернула. Сапог поддался. Второй, к счастью, оказался более покладистым.

– Думаю, со всем остальным я сам справлюсь, – сказал Клейтон. – Спасибо за помощь.

Оливия невольно нахмурилась. Просто преступление – говорить так, как он, то есть тихим воркующим голосом. Разве только в постели, лаская ее обнаженное тело…

Она поспешила вернуться к шифру, и минуту спустя он спросил:

– Есть успехи?

Интересно, он уже снял панталоны или только собирается это сделать? Почему-то этот вопрос приобрел для нее первостепенную важность. Она взяла тряпицу из бадьи с водой и утерла пот с лица.

– Пока нет.

Через несколько минут Клейтон подошел к ней – остановился совсем рядом. На нем все еще были панталоны и рубашка. А Оливия как раз закончила работу над первой строчкой.

Но только ничего не получилось. Буквы не складывались в узнаваемые слова. Они вообще ни в какие слова не складывались. Поскольку не было гласных.

Клейтон сказал:

– Значит, мы попробуем следующую страницу, потом – очередную следующую. И так будем поступать до тех пор, пока не найдем нужную. Если этот метод не сработает, начнем перебирать строчку за строчкой, а потом – наоборот.

– Но я надеялась хоть на что-то. По крайней мере на какой-то знак, означающий, что мы работаем с правильным памфлетом. А тут – совсем ничего.