Джулиана Грей - Неприступный герцог
– Синьорина, послушайте, у меня есть план…
Абигайль протестующе подняла руку:
– Больше никаких планов и никаких разговоров о проклятиях. Все это было очень весело и казалось необыкновенным приключением. Только видите, чем все кончилось? Сплошными несчастьями. Мистер Берк уехал на автомобильную выставку в Рим, не сказав бедной Александре ни слова. Одному Богу известно, куда подались Лилибет с Пенхэллоу. Полагаю, это как-то связано с проклятым животным Сомертоном – супругом Лилибет. Ведь где он, там недалеко до беды. Кроме того, мы все равно не успели ничего сделать – день летнего солнцестояния прошел.
– Не совсем так, синьорина.
– А мне кажется, именно так.
– В вас совсем не осталось надежды, синьорина, – сказала Морини.
– А на что мне, собственно говоря, надеяться? Вот что бывает, когда связываешься с оккультизмом или пытаешься вмешаться в чьи-либо отношения, что, собственно говоря, почти одно и то же.
Экономка покачала головой:
– Не ожидала услышать таких слов от вас, синьорина. От вашей сестры – да. Но вы так… свежи. Так полны радости. Куда же девалась эта радость теперь?
– И правда, куда? – пробормотала Абигайль.
Морини подошла к ней, сопровождаемая шелестом юбок, и положила руки на ее плечи. Воздух вокруг Абигайль сразу стал теплым от сладкого аромата свежеиспеченного хлеба, знакомого запаха кухни с ее старым деревянным столом, камином и истертыми каменными плитами пола.
– Вы так молоды. И вы влюблены. Герцог страстно вас желает. Он скачет по окрестностям на своем черном коне или часами сидит в библиотеке, уронив голову на руки.
Сердце Абигайль инстинктивно сжалось при упоминании о герцоге. В последние несколько недель оно во всей красе проявило свою склонность к излишней сентиментальности и начинало болеть всякий раз, когда она вспоминала перепачканное сажей лицо Уоллингфорда в праздничную ночь или когда она видела его проезжающим верхом мимо замка. Абигайль старалась убедить себя, что боль вызвана угрызениями совести: ведь она так жестко и холодно обошлась с герцогом в ту памятную ночь. Он не хотел ее разочаровать. Просто повел себя в своей привычной высокомерной манере, и Абигайль ожидала бы этого, если бы ее сознание не было так затуманено страстью и разговорами Морини о судьбе и вечной любви. Можно ли было осуждать герцога за то, что он вел себя соответственно своему характеру? Она сама виновата в том, что испытывала к нему столь неуместную нежность и ожидала от него слишком многого.
Но она скоро оправится от случившегося. И он тоже. На самом деле пострадали лишь ее девическая влюбленность и его аристократическая гордость. Если продолжать его сторониться, а он и дальше будет проводить время наедине с книгами вдали от нее, уже через несколько недель они станут безразличны друг другу.
Совершенно безразличны.
Вот только жизнь кажется ужасно пустой без него.
Абигайль мысленно приструнила свое сердце, а потом тряхнула головой, чтобы показать, насколько ей все безразлично.
– Он занимается наукой, синьора Морини. Вы ошеломлены, знаю, но именно поэтому мы все здесь, если вы не знали. Чтобы учиться. Вдали от соблазнов большого города. Признаю, что все мы подхватили эту весеннюю лихорадку, вызывающую приступы безрассудства. Но, благодарение Богу, излечились и опять способны рассуждать здраво.
– И вы тоже, синьорина?
– Да. Чудесная вещь – здравый смысл. Я очень рада – действительно рада, – что его светлость наконец-то нашел подлинник текста греко-римского поэта и драматурга Ливиуса. Его ум нуждается в совершенствовании.
– Это не Ливиус, синьорина.
– Да, какая разница, чей текст? Возможно, какой-то другой, даже более поучительный.
– Поучительный, – сказала синьора Морини, словно пробуя слово на вкус. – Да, поучительный.
Абигайль прищурилась:
– Что это за огонек у вас в глазах, Морини? Вы что-то готовите, я вижу это.
– Да. Готовлю. – Экономка убрала руки с плеч Абигайль и указала на очаг. – Я готовлю чай для синьоры Морли и ее гостя.
Абигайль озадаченно посмотрела на чайник, висящий над тлеющими углями.
– Уже? А как вы?… Впрочем, забудьте. Не стоило мне спрашивать. Хотя я совсем не приготовление пищи имела в виду. Вы ведь до сих пор считаете, что для всех нас есть надежда, считаете, что стоит вам только щелкнуть своими призрачными пальцами, как мы бросимся в объятия друг другу, точно лишившиеся разума.
– Я не призрак, синьорина, – обиженно протянула экономка.
– Вы знаете, о чем я. Весь этот оккультизм и все такое… – Абигайль выразительно покрутила пальцем в воздухе. – В любом случае с этого самого момента вам лучше держать все ваши сумасшедшие идеи при себе.
– Но, синьорина, только послушайте! Этот гость…
Абигайль зажала уши руками.
– Ничего не слышу!
– Синьорина!
– Не слышу! Можете замышлять что угодно, Морини, а я… – Абигайль выпрямилась и изобразила на лице надменность, насколько это было возможно сейчас, когда она пахла козьим навозом и зажимала руками уши, – собираюсь переодеться.
– Очень хорошо! – крикнула синьора Морини. – Переоденьтесь! А когда будете переодеваться в своей комнате, приготовьте дорожный сундук.
Абигайль просунула голову в дверь, через которую только что вышла.
– Что? Дорожный сундук?
Экономка улыбнулась, расправила фартук и подошла к свистящему чайнику.
– Да, синьорина, потому что, мне кажется, что вы с синьорой скоро уедете.
– Уедем? А зачем нам уезжать? И куда, скажите на милость, мы поедем?
– В Рим, куда же еще? – Экономка перелила кипяток в фарфоровый чайник и подняла взгляд на Абигайль, все еще улыбаясь. – В Рим, синьорина. Как его называют? Вечный город.
* * *
На следующий день
– Послушай-ка, Джакомо, – крикнул герцог Уоллингфорд, соскакивая с коня на утоптанную пыль двора, – гусь разгуливает по полям без присмотра. Ты не знаешь, почему…
– Синьор!
Уоллингфорд почувствовал, как кто-то схватил его за руки и резко повернул, да так, что Люцифер ошеломленно фыркнул.
– Потише, приятель. – Уоллингфорд с трудом высвободился, расправил рукава своего редингота и ошеломленно посмотрел на Джакомо, который, словно внезапно лишился партнерши по танцам, продолжал перебирать ногами и подергивался, напоминая марионетку, да к тому же пьяную. – Возьмите себя в руки.
– Это чудо, синьор! Чудо!
Люцифер насторожился, а Уоллингфорд крепче сжал поводья.
