Капитуляция - Джойс Бренда

Джек был мрачнее тучи. Мысли об Эвелин настойчиво преследовали его, и это его совсем не радовало. Он злился всякий раз, когда вспоминал, как занимался с ней любовью. И не потому, что жалел об этом, а потому, что был не в состоянии обуздать свое вожделение, а его страсть казалась неистовой и неудержимой, как никогда прежде. Он не хотел испытывать подобного желания тогда — и мечтал забыть о нем сейчас.

И всё же им по-прежнему владело это проклятое, невероятно сильное вожделение — оно нисколько не ослабло.

Джек ещё мог худо-бедно управлять своими физическими желаниями. Но он приходил в ярость всякий раз, когда вспоминал обвинения, брошенные Эвелин в его адрес.

Да, конечно, он был шпионом — работал на обе стороны войны. Так что в некотором смысле Эвелин была права. Но, черт возьми, она при этом сильно ошибалась. Потому что, в конечном счете, он придавал интересам страны первостепенное значение, ставил их выше даже своей собственной жизни.

«Какая злая ирония таится в этом!» — уныло подумал он. Джек Грейстоун, меркантильный торгаш, в глубине души был патриотом!

Он не собирался объясняться с Эвелин или рассказывать ей о своей роли в этой войне. Он ни за что не поведал бы о своей деятельности, потому что не хотел втягивать её в это.

И на ум вдруг пришел их памятный диалог:

«Я люблю вас». — «Это не любовь. Это вожделение».

Звучавшее в ушах признание испортило и без того мрачное настроение Джека. Эвелин не могла любить его. Она даже не знала его. Если бы Эвелин действительно любила его, она верила бы ему, она не обращала бы внимания на все эти сплетни, глупые россказни, его дурную славу и чертову награду, назначенную за его голову.

Подобно всей этой проклятой стране, Эвелин считала его преступником.

Ему следовало перестать думать о ней. В некотором смысле он стал её первым любовником. Эвелин была матерью и вдовой, но неискушенной и наивной, как дебютантка. Ночь, которую они провели вместе, лишний раз доказала, какой же невинной она была. Джек ощущал какой-то первобытный, варварский восторг от того, что позволил Эвелин вкусить истинную страсть.

Он оставался во власти вожделения — не любви, как настойчиво твердил он сам себе, — которого не испытывал никогда прежде. Но как могло быть иначе? Кроме того, Эвелин была милой и доброй, решительной и умной, смелой. Джек снова выругался. Вне всяких сомнений, она была необычайно красивой и исключительной, незаурядной женщиной. Их роман, начавшийся во время путешествия, сейчас мог быть в самом разгаре. Но вместо этого отношения были закончены, в этой связи поставили жирную точку, и Джек с трудом выносил сложившуюся ситуацию. Будоражившее кровь влечение к Эвелин неустанно терзало его. Но беспокоило Джека и кое-что посерьезнее.

Она не заслужила быть частью этой проклятой кровавой войны. Никто не заслужил такой доли. Джек хотел вытащить Эвелин из этой ужасной истории.

Он даже признавал, что теперь ощущал явное, неудержимое желание защищать её, — но, с другой стороны, разве не этот инстинкт двигал им с момента их первой встречи во Франции? Это было уже слишком для его хваленого недостатка совести и сердечности. Галантный джентльмен всё ещё жил в его душе.

Джек действительно надеялся, что Эвелин забыла подслушанный на берегу разговор. Он не солгал ни единым словом, когда сказал ей, что она подвергнет чрезвычайной опасности свою жизнь и жизнь своей дочери, если кому-либо расскажет о той беседе. После отъезда из Бодмина Джек стал подумывать навестить Эвелин — просто чтобы убедиться, что она хранит его тайны.

Пустив жеребца рысью, он въехал во двор трактира, спешился и привязал коня к ограде крыльца, на некотором расстоянии от других лошадей. Джек прошагал вверх по ступеням, открыл дверь трактира и помедлил на пороге, быстро оглядывая общую комнату.

Около дюжины столов было занято. Джек заметил Годфри, сидевшего в одиночестве за столиком недалеко от стойки, за которой Трим и трактирная служанка раздавали эль. Никого в красных военных мундирах не наблюдалось, Джек моментально увидел бы это, и теперь, уже более тщательно, он разглядывал заведение в поисках подозрительных посетителей — служащих в штатском и других шпионов.

Его взгляд вдруг наткнулся на Эда Уайта, сидевшего в компании двух мужчин, которые выглядели такими же хамами и бандитами. Эти трое играли в карты. Уайт не был связан с британской армией, но время от времени передавал сведения о военно-морских силах и фортификационных сооружениях Великобритании французам. В иерархии французских агентов он занимал самое низшее место и слыл фигурой незначительной.

Но Джек вспомнил об Эвелин, ограбленной этим мерзавцем, и его сердце начало медленно, опасно колотиться.

Улыбаясь своим рискованным мыслям, Джек направился к Триму:

— Добрый день, Джон. Сегодня у вас прибыльный день.

При виде него Трим расплылся в широкой улыбке:

— Я так рад вас видеть! Давненько вы к нам не заглядывали. Что желаете?

— Что нового в Розелинде? — выпалил Джек. Он не продумал вопрос заранее и теперь сам дивился, что осмелился ляпнуть такое.

— Пару недель назад здесь был слуга графини с её дочерью. Они взяли одного из моих щенков мастифа, — гордо сообщил Трим.

Улыбка всё так же играла на губах Джека.

— Прелестное дитя! — заметил он. — Девочка очень похожа на мать.

— Да, просто вылитая. Моя жена собиралась навестить графиню. Возможно, я отправлю её к ней. О, кстати, до меня дошли кое-какие странные сплетни: якобы графиня побывала в нескольких банках, обращалась за кредитом.

Эвелин найдет выход, она обязательно справится с этими финансовыми трудностями, подумал Джек. Он надеялся, что Лукасу удастся превратить её оловянный рудник в доходное предприятие.

— Очень жаль, что муж не смог обеспечить её и дочь.

— Да, и я слышал, что банки не смогли предоставить графине необходимые средства, но на днях здесь был лорд Тревельян. Он попросил меня дать графине денег взаймы, если она когда-либо обратится ко мне, а он тогда оплатит все счета.

Джек по-прежнему казался безразличным, хотя внутри его просто трясло от ярости. Но ведь Тревельян, естественно, добивался благосклонности Эвелин, и неудивительно, что он сделал такой прекрасный, благородный жест.

— Он, наверное, даст взаймы столько, сколько ей потребуется, — мрачно изрек Джек.

— Надеюсь, он начнет ухаживать за графиней, когда закончится её траур, — сказал Трим. — Ей нужен муж, а он — прекрасный джентльмен.

Джек с досадой отвернулся.

— Да, ваша правда, — ответил он, стоя спиной к Триму. И Джон Трим действительно был прав. Джек знал это, но не мог радоваться за Эвелин или за них с Тревельяном. — Простите, Трим.

Джек подошел к столику Годфри. Его будущий инвестор был низким полным человеком в кудрявом белом парике и голубовато-зеленом атласном сюртуке.

— Боже мой, — воскликнул Годфри, — ну что за место!

Джек взглянул мимо него на Уайта, осознавая, что сейчас разъярен даже больше, чем тогда, когда только-только вошел в трактир.

— Оно идеально мне подходит, — отозвался Джек. Отодвинув стул, он развернул его и уселся верхом. — Как поживаете?

Годфри опрокинул в себя темно-янтарное содержимое стакана.

— Сгораю от нетерпения узнать, что вы планируете дальше.

Не сводя глаз с Уайта, Джек рассказал Годфри о китайском шелке.

— Я должен немедленно отправляться в Роскоф, иначе шелк продадут. Предлагаю вам долю пятьдесят процентов, Том. Моя прибыль с прошлого рейса составила триста пятьдесят фунтов, и я быстро продал шелк, он даже не успел добраться до наших берегов.

Говоря это, Джек вдруг вспомнил об Эвелин и о том, как они договаривались:

«Я предлагаю вам весьма неплохую долю. Как мне вознаградить вас?» — «Вам решать…»

Годфри прервал его мысли:

— Я в доле. Сколько вам нужно?

Джек вздохнул с облегчением. Он назвал сумму, и Годфри заверил, что оставит чек в банке в Фоуи. Там у Джека был счет, оформленный на то же имя, что и документы на собственность на Лоо-Айленде.