Анна Грейси - Похищенная принцесса
– Моя милая девочка, я рада слышать об этом. Ты не представляешь, какие страдания я претерпела, когда твой отец забрал тебя и увёз прочь. Выйти замуж за мужчину гораздо старше тебя – в душе я была уверена, что такой союз счастливым быть не может.
Калли сочла правильным промолчать, глядя в окно.
Спустя несколько мгновений Тибби отважилась заговорить снова:
– Так ведь? Если он воплощал всё, о чем ты мечтала…
– Нет. Не так. Это было лишь в моём воображении.
– О.
– Со временем я обнаружила, что он совсем не любит меня. И никогда не любил. Я ему даже не очень нравилась. Это всё было сплошь показное, и поскольку он был таким красивым и очаровательным, был столь искушенным, а я была всего лишь глупым, мечтательным, романтичным, доверчивым ребёнком… – она оборвала фразу, знакомая горечь стыда подкатила к горлу.
Тибби накрыла руку Калли своей:
– Мне жаль, моя дорогая, мне так жаль.
Калли затрясла головой и попыталась улыбнуться:
– Сейчас уже все осталось далеко в прошлом. Теперь я совсем другой человек.
Она испытала облегчение, что Тибби не спросила, как она открыла, что Руперт не любил её. Этот секрет она не могла поведать даже Тибби. Хотя прошло столько времени, но некоторые шрамы заживают долго. И всё ещё могут причинять боль.
– Ты ещё молода, – начала Тибби. – И можешь попытаться снова…
– Нет! Я больше не вынесу этого!
Калли выровняла дыхание и продолжила более спокойным тоном:
– Я больше никогда не совершу ошибку, снова выйдя замуж. Ты даже не представляешь, с какой надеждой я смотрю в будущее, чтобы самой распоряжаться своей жизнью, выбирать самой, чем заниматься, что носить, есть или читать. Ни за что не откажусь от своей независимости.
Она одарила Тибби сияющей улыбкой.
Лишенная иллюзий Тибби только пожала руку Калли.
Калли смотрела в окошко, прилагая все силы, чтобы вернуть спокойствие. Она не заплачет. Она даром растратила столько слёз по вине Руперта.
Больше этого не случится никогда. Ни из-за Руперта, ни из-за любого другого мужчины.
Каким бы добрым он ни был.
Она заметила мелькнувший впереди каррикл. Руперт тоже был добр с животными и детьми. В том, как он обращался с сыном, не было недоброжелательности, просто нечувствительность. Он был суров с Ники ради блага мальчика. И считал, что поступает правильно.
В основе неспособности Руперта скрыть свое разочарование сыном лежало обыкновенное бездушие.
Не говоря уже о его жене.
Они въехали в Нью-Форест. В лесу было тише, древесная растительность покрылась и зеленела свежей листвой. Деревья стояли не так часто, как ожидала Калли. Местами даже были широкие поляны, на которых паслись без присмотра кони.
В Зиндарии лес был гуще и темнее. Охотничий домик Руперта располагался далеко, в самой чаще лесных угодий. Она побывала там лишь однажды.
Чем совершила самую большую ошибку в своей жизни.
Руперт часто отправлялся на охоту, почти каждую неделю. Временами пропадал там ночь или две, иногда больше. Зависело, как он говаривал, от игры.
Она-то думала, что он имеет в виду животных.
Женщинам не дозволено, предупреждал он. В те дни она не могла выносить разлуку с ним. И скучала по нему до боли, которая приносила почти телесные страдания.
Тогда он уехал на неделю и собирался остаться еще на одну.
Но в начале второй недели она узнала просто замечательные новости. Её месячные всегда были регулярны, как часы, но в этот раз у неё случилась двухнедельная задержка. Грудь приобрела чувствительность и слегка побаливала. И три утра подряд она просыпалась с ощущением тошноты.
Она было решила, что больна, но её горничная пришла в великое возбуждение, когда как-то утром Калли стошнило.
Калли помнила испытанную ею радость, когда она узнала, что ждёт ребёнка.
Калли была так взволнована, что не могла дождаться, когда же приедет домой Руперт. Она знала, что муж отчаянно желал иметь сына. Приказав заложить карету, она отправилась в лес, в его охотничий домик. Калли помнила каждое мгновение этой поездки. Тогда тоже была весна, и так же всё вокруг пышно расцветало. Ей попадались белоснежные крошечные ягнята с длинными болтающимися хвостиками, длинноногие изящные жеребята рядом со своими мамашами. В лесу ей удалось мельком заметить олениху, обнюхивающую пугливого малыша на тонких ножках. Это зрелище почти до слёз растрогало её.
Калли ощущала радостное единение с этим новым драгоценным миром, плодовитым, щедрым, счастливым: ведь она собиралась сама стать матерью.
Она загодя не послала в охотничий домик слуг, чтобы предупредить Руперта. Хотела сделать ему сюрприз. И сделала.
Он лежал полураздетый на толстой шкуре у камина. На нём верхом восседала женщина, сладострастное воплощение валькирии, с водопадом струящихся по спине и пышной груди золотистых локонов. Она склонилась над ним и тёрлась своим бюстом о его обнажённую грудь, приговаривая с придыханием девчоночьим голоском:
– О, Уюпет, Уюпет, мой любимый уси-пуси Уюпет.
Дамочка говорила на зиндарийском, но Калли не составило труда распознать передразнивание своего английского акцента, и предмет жестокого подражания.
Её саму.
Калли застыла, как вкопанная, не в силах пошевелиться, а женщина все продолжала и продолжала болтать этим ужасным детским голоском, подобием голоса Калли.
Она смутно вспоминала, как подумала в тот момент, что никогда не называла его «Уюпет», сроду не произносила ничего подобного этому «уси-пуси» и уж тем паче не разговаривала этим ужасающим детским голосочком. Зато всё остальное – акцент, слова, чувства – было страшно, стыдно и точно. Она ведь именно эти фразы говорила Руперту – но только наедине.
Так что эта женщина могла услышать их единственным образом – от Руперта. От боли и унижения в душе Калли всё перевернулось.
Чем дальше изгалялась в этом приторно сладком передразнивании Калли женщина, тем больше Руперт от души смеялся, такого хохота от своего мужа Калли прежде никогда не слышала. Пока, наконец, он не приказал той женщине прекратить, говоря, что наслушался этого тошнотворного лепета дома, и напомнил Валькирии: он приехал сюда, чтобы сбежать от всего этого. Ему хотелось женщины, а не общества унылого до слепоты влюблённого дитя.
А унылое слепо-влюблённое дитя решило прочистить горлышко, чем привлекло их внимание и вызвало потрясение. Они не двинулись с места, чтобы прикрыться, только, уставившись, глазели на неё со своей шкуры.
Каким-то образом – она не имела представления, как – ей удалось сохранить внешнее самообладание. Кое-какие обрывки фамильной гордости придали жёсткость её прямой осанке шестнадцатилетней девушки. Калли не желала устраивать сцену. Она скорее умерла бы, чем выказала боль и душевное страдание перед ними: перед мужем, который так безжалостно предал её, перед этим голым великолепным бесстыдным созданием, которое так омерзительно передразнивало её.
