Елена Арсеньева - Царица без трона
Она вдруг обнаружила, что губы ее дрогнули в ответной улыбке, ужаснулась этому и торопливо прикрыла рот ладонью. Но слишком велико было нахлынувшее на нее облегчение, чтобы она могла сейчас ощутить еще что-то, даже стыд.
Не он! Не тот, кого она не переставала бояться все эти три года! Тот призрак сгинул навеки! А этот…
Господи! Где ее голова, где ее разум? Ведь перед ней не просто случайный человек. Перед ней государь Димитрий Иванович… Вот он какой, Гришка Отрепьев, Самозванец, убийца ее матери, брата.
Слабо отмахнулась она от неотступного, немигающего взгляда темно-голубых глаз. Почему он смотрит так ласково? Он же должен ее ненавидеть за грехи отца! И она ненавидит его, убийцу и насильника!
Ненавидит?..
У нее вдруг мурашки пробежали по телу от этого пристального взгляда. С ужасом Ксения ощутила, что ее соски встопорщились, и, хоть она пыталась прикрыть груди ковшиками ладоней, все успели заметить ее волнение.
– Кыш, девки! – негромко прикрикнул Мишка и чуть всплеснул ладонями, словно и впрямь гонял кур. – Кыш, кому говорю!
Девки подхватили под руки ту, зацелованную, быстренько убрались из предбанника. Следом вышли Басманов и Мишка, отвесив поклоны тому, кого они называли государем.
Ксения спохватилась. Коли все уходят – наверное, и ей тоже можно уйти отсюда? Сделала было шаг к двери, другой…
– Погоди, – сказал он тихо. – Останься, останься со мной, прошу тебя.
Ксения глянула в его глаза, слабо шевеля губами, медленно опустилась на лавку – ноги не держали, сердце останавливалось.
Он подошел, протянул руку, коснулся пальцем напрягшегося соска. Девушка вскрикнула от стыда, от страха.
Рука его медленно стиснула грудь Ксении, скользнула на ее плечо.
Наброситься на него, выцарапать глаза, изодрать ногтями щеки! Может, убьет, но пощадит девичью честь?..
И вдруг, сама не сознавая, что делает, Ксения наклонилась к этой ласкающей руке и поцеловала ее.
Ноябрь 1601 года, деревня Крошкино близ Москвы
«Что ж ты, чадо мое, опять за старое принялся? Уже не раз божился, что больше не станешь, а сам-то…»
Укоризненный женский голос заставил поморщиться человека, лежавшего с зажмуренными глазами. Этот голос, а также печальное лицо с большими черными глазами и скорбно поджатым ртом часто снились ему, но никогда сны не приносили удовольствия, а только наводили смятение на душу. Он помнил, что принужден был называть эту женщину матушкой, однако откуда-то знал, что матушка его не любит. Чувствовал это безошибочно. Следит, чтоб за ним хорошо ухаживали няньки и мамки, наряжает в шелк и атлас, называет царевичем, но никогда не приголубит, не прижмет к сердцу.
«А что за день на дворе сияет! Что ребят на дворе, царевич, милый!»
Другой голос – приторный, словно патока. Это Василиса… она тоже не любит мальчика, за которым ходит. Но мальчику нравится сын Василисы, его зовут Осип. С Осипом весело, мальчик верит Осипу. Верил и в тот день, когда, не послушав матушки, выбежал с Василисой на двор. Осип подошел, протянул руку: «Дивно хорошо у тебя ожерелье новое, царевич. Дай-ка погляжу!»
И вдруг он видит нож в руке Осипа, и сразу острая боль пронзает горло…
Человек осторожно касается пальцами своей шеи и вдруг нащупывает небольшую выпуклость старого шрама.
«Это было со мной, – думает он. – Это меня называл Осип царевичем, меня чиркнул ножом по горлу… Я помню, что увернулся в самый последний миг, так что нож только слегка вспорол кожу… А потом, что со мной было потом?»
Потом какая-то долгая тьма беспамятства, из которой человек ничего не может выхватить, ничего не в силах разглядеть. Но вот тьма начинает проясняться, и из нее вырывается пронзительный старческий голос:
«Юшка, сучий хвост! Боярин тебя требует, где ты? Юшка-а!»
Юшка – так называют человека, который сейчас пребывает между сном и бодрствованием, между воспоминанием и забытьем. Он ненавидит это имя. Потому что оно не его, оно чужое. На самом деле его зовут иначе! Его зовут… как же его зовут?!
Его зовут Димитрий. Царевич Димитрий!
«Мне слышать такое невместно! – слышит он голос, звук которого ему наконец-то приятен. А, так ведь это его собственный голос. Это он кричит – кому? – Довольно натерпелся я от твоего нрава, боярин! Коли желаешь, чтобы я и впредь повиновался твоим распоряжениям, немедля изволь просить у меня прощения!»
Кому он говорил это? Что услышал в ответ?
Напрягая память, он напрягает и все тело. Резко открывает глаза и долго, тупо смотрит в щелястую стенку. Меж сырыми, прогнившими досками пробивается скупой серый свет.
Где он?.. Последнее, что он видел, что осталось перед глазами, – это уставленный едой и питьем стол в каморке Варлаама в Самборе и толстощекое лицо хозяина.
Варлаам зазвал его к себе и принялся потчевать со всем почтением, одновременно что-то лепеча: дескать, пока заявлять о своем имени и положении опасно, надо подождать, потому что тот, другой, Димитрий сейчас в силе, он нашел многих друзей, которые ему верят, а новому сыну Грозного поверить не захотят. Слишком много денег уже вложил пан Мнишек в выгодного жениха своей дочери, слишком много прибыли надеется от него получить, чтобы допустить сейчас появление подлинного Димитрия. Надо потерпеть, убеждал Варлаам, надо затаиться, выгадать час, когда самозванец допустит какую-нибудь ошибку… а еще лучше – выследить и напасть на него. Убить и занять его место!
Он помнил, как слушал его Варлаам и во всем соглашался с ним. Он чересчур много выпил, голова стала пустой, в ней словно бы не осталось ни единой собственной мысли. Только то, что говорил Варлаам.
– Ты выпей, – настаивал Варлаам, и он пил.
– Еще выпей!
Пил еще.
– Ну, по последней чарочке!
Покорно опрокинул эту чарочку – и все кончилось. Все исчезло… и вот теперь мерцание коптилочки на столе Варлаама сменилось этим серым светом, пробивающимся сквозь щели. И еще он помнит, что у Варлаама было тепло, а здесь почему-то царит жестокая стужа.
Человек с усилием поднялся и какое-то время стоял, держась за голову и качаясь из стороны в сторону. Наконец мир перестал шататься туда-сюда, а ноги перестали подкашиваться. Он смог разглядеть, что находится в каком-то приземистом сарае. Доски были обугленными – наверное, здесь недавно бушевал огонь, сарай не сгорел лишь чудом. Воняло гарью.
Как он сюда попал?
Вдруг человек увидел, что он не один. Под стенкой лежал… Варлаам! Завернувшись в большую овчину, он спал, положив голову на плотно набитый мешок, распространяя вокруг запах перегара.
Человек, морщась, потряс монаха, но без толку. Тот был совершенно пьян. Ему было тепло в овчине, на ногах хорошие сапоги, на голове шапка. Чего не спать, когда тебя не томят голод и холод?
